Сказание о Доме Вольфингов - Уильям Моррис

– Ты не расскажешь мне, что ты сделал, почему и что, по-твоему, выйдет из этого?

– Я расскажу тебе правду – то, что знаю. Я расскажу тебе потому, что ты спрашиваешь меня, а не потому, что хотел бы оправдаться перед тобой. Что я сделал? Вчера я поклялся жениться на девушке, которую встретил в лесу этой осенью. Почему, ты спрашиваешь? Я и сам не знаю. Я сильно тосковал по ней и считал тогда, да и сейчас так считаю, что иначе поступить не мог. Ты спрашиваешь ещё, что из этого выйдет? То, что мы будем счастливы вместе – она и я – до самого дня нашей смерти.

– И столько же времени я буду в печали – ведь мы расстаёмся теперь. Увы! Кому есть до этого дело? Куда мне теперь податься?

– Она просила передать тебе, что завтра наступит новый день, и мне кажется, я понимаю, что она хотела сказать.

– Теперь уже никакие её слова ничего для меня не значат.

– Нет, – возразил юноша, – разве ты не слышала, что на Дол надвигается война? Разве она не принесёт тебе ничего нового? Многое изменится с её приходом! У тебя храброе сердце – верное и сострадательное!

– Что ты такое говоришь? Что может из этого выйти? Да, я слышала об этом. Слышала всё равно как смертельно больной человек, лёжа у себя в постели, слышит людей, разговаривающих на улице о своих делах. Он покидает мир и ничто не может сделать в этом мире лучше или хуже. Для меня война ничего не изменит. Какой в ней смысл?

– Разве для тебя ничто не значит дружба народов, помощь отважным и избавление бедствующих?

– Нет, – возразила девушка, – для меня это пустые слова, ничего не значащие сегодня, да и завтра я вряд ли изменю свои мысли. Если только это произойдёт само собой, постепенно. Но от этого мне не лучше.

Девушка немного помолчала, а потом добавила:

– Ты верно говоришь. Не твоя в том вина, виновна женщина, что послала мне это кольцо и старую поговорку в придачу. О, она, должно быть, родилась, чтобы разлучить нас! Как могло случиться, что я так мало значу теперь для тебя, а она так много?

Девушка снова замолчала. Подождав немного, Божественноликий тихо и нежно сказал ей:

– Сестра, неужели ты вечно будешь обижаться на нашу любовь? Эта обида глубоко засела в твоей душе, и я один должен страдать от неё!

Девушка ответила ему:

– Но для тебя это не так тяжело, ведь больше тебе не о чем беспокоиться. Но разве я попрекаю тебя твоей любовью, Златогривый? Не знаю. Скорее, я не верю в то, что ты любишь эту девушку – и никогда не поверю.

Девушка замолчала, и воцарилась долгая тишина. Оба стояли неподвижно – к ним прискакала малиновка и остановилась у самого подола котты Наречённой, а в ветвях ближайшей яблони засвистал и зачирикал скворец, вертясь во все стороны и не обращая внимания на молодых людей. Но вот Наречённая оторвала, наконец, взгляд от травы и произнесла:

– Всё это пустые слова, нет в них никакого толка. Я знаю одно – мы расстаёмся. Я сожалею теперь, что показала тебе свои слёзы, свою печаль и свою боль за землю и за тех, кто живёт на ней. Я стыжусь этого, словно как если бы ты ударил меня, а я пришла, показывая след от удара, и сказала: «Смотри! Видишь, что ты сделал? У тебя нет жалости?» Правда, ты всё же жалеешь меня, но и постараешься забыть. Возможно, ты и прав, когда говоришь, что завтра наступит новый день. Может, и случится что-то, что вернёт меня к жизни, и мне вновь станут небезразличны радости и печали моего народа. Пожалуй, я прямо сейчас сделаю вид, что это уже свершилось. И пусть сбудутся слова о том, что завтра наступит новый день – он наступил уже сегодня, и после него долго ещё ничего не изменится. Об этом я не заговорю с тобой больше. Дни будут идти за днями, и ты уйдёшь из моей жизни, я останусь лишь твоей сестрой. Так должно быть, даже если ты сам воспротивишься этому. Ты должен с этим смириться. Но оставим, я хочу сказать тебе о другом. Послушай, мы расстаёмся теперь, и меня мучает то, что никто не знает об этом. Все добры к нам, радуются нашей любви и думают, что она принесёт народу счастье. Я не могу больше носить эту ношу. Я объявлю родичам, что не выйду за тебя замуж. Возможно, все удивятся, но удивление пройдёт, когда они узнают, что ты обручён с Горной Девой. Хочешь ли ты этого?

Божественноликий ответил ей:

– Нет, ты не должна говорить одна, я тоже расскажу народу, что не женюсь ни на ком, кроме как на Горной Деве.

– Этого ты не сделаешь, я запрещаю тебе. Я всё расскажу сама. Разве я допущу, чтобы обо мне говорили, будто я не подхожу тебе в жёны, будто ты решил, что я худшая из девушек Дола? Я приказываю тебе: кому бы я не сказала и что бы я ни сказала, ты должен молчать. Сделай для меня хотя бы это. Ты выполнишь мою просьбу?

– Выполню, – отвечал юноша. – Выполню, хоть это и принесёт мне позор.

Вновь воцарилось недолгое молчание. Затем девушка произнесла:

– Златогривый, я хочу поступить так не потому, что стыжусь показаться отверженной, а потому, что именно я должна нести на себе всю печаль нашего расставания. И пусть печаль эта станет ещё тяжелее, и я сравнюсь с женщинами давно минувших лет, с теми, что произошли от богов, иначе я не отравлю свою жизнь злобой и смятением. Успокойся же, успокойся! Оставь всё на усмотрение времени и не забывай о своих клятвах!

С этими словами девушка развернулась и пошла по зелёному саду в дом Лика. Шла она медленно, её окружал сладкий аромат цветущих деревьев. Тело её было изящным, но хранило в себе большую печаль, которую не могла избыть вся её красота.

Божественноликий немного помедлил – после разговора краски жизни померкли для него, но дни его прежде путешествия в горах казались ему такими счастливыми и беспечными, что юноша не мог не сожалеть о них. Кроме того, ему было стыдно, ведь неиссякаемая печаль Наречённой родилась из-за него, и всё же он открыл для себя источник радости, мало кому доступный на земле и в земных делах. Но вскоре эти мысли покинули юношу, он отвернулся от солнечных часов и пошёл через сад. Ему вспомнилось, как сильно он ждёт день грядущей весенней ярмарки, когда сможет снова увидеть Лучезарную и утешиться её нежной любовью.

Божественноликий должен был поспешить, ведь городской совет собирался за два часа до полудня*. Юноша быстро дошёл до бражного зала, взял свой щит, надел крепкий шлем и подвесил сбоку меч – всем воинам надлежало являться на народное собрание с оружием и в доспехах. Собравшись, юноша вместе со многими другими горожанами отправился к воротам. Там, между воротами и скалами, в которых были высечены ступени, ведущие к древней Крепостной Башне, уже толпилось множество народу. Старейшина восседал близ ворот на большом камне. Рядом с ним, на каменной скамье, сидели и шесть Стражей Града, а вот из числа шести Стражей Дола было там только трое – другие, находясь по делам в Нижнем Доле, ещё не слышали о грозящей войне и не узнали о тинге.

Божественноликий тихо встал посреди горожан, но люди тотчас расступились перед ним, и он прошёл вперёд, оказавшись пред отцом и Стражами. Он разобрал, как в толпе несколько раз произнесли его имя – слухи о том, что он принёс важные вести, уже успели распространиться среди жителей Дола. Кроме того, Божественноликого, хоть они был ещё совсем молодым, почитали за искусного и ловкого воина.