Сказание о Доме Вольфингов - Уильям Моррис

Наречённая посмотрела на Железноликого, и бледность немного сошла с её лица. Девушка произнесла:

– Это правда. Я боялась за него. Он уходил в опасные места. Но ты добр, и я благодарна тебе за это.

После этих слов она поцеловала Железноликого и села на своё место, прикладывая усилия к тому, чтобы её печаль не отражалась на лице. Нынче настало время для разговоров о битве, для отважных надежд, зреющих в сердцах мужей, и Наречённой казалось, что ей нельзя омрачать это пиршество накануне сражения.

Железноликий поцеловал и обнял своего сына. Он спросил:

– Ты только что прибыл с горных пустошей? Что нового ты там увидел? Мы ждём от тебя важных вестей, хотя и сами можем кое-что рассказать, а скоро, вероятно, у нас появится и возможность кое-что сделать.

– Отец, – ответил ему Божественноликий, – думаю, когда ты услышишь мой рассказ, ты скажешь, что отважный народ заслуживает помощи, злосчастный народ заслуживает избавления от бед, а жестокий народ заслуживает изгнания с лица земли.

– Хорошо, сын, я вижу, твой рассказ будет длинным. Давай же отложим его. Завтра мы будем держать городской совет – там и послушаем всё, что ты хочешь нам сказать. Ешь же теперь, выпей чашу вина и утешь свою суженую деву.

Златогривый сел рядом с Наречённой. Он ел и пил, так как был голоден, но чувствовал себя неспокойно и не решался заговорить с девушкой. Он думал о своей любви к Лучезарной, о том, как нежно она брала его за руку и ласкала его, и о том, что она поведёт его на благородные деяния к великой славе. Но сейчас рядом с ним сидела Наречённая – печальная, обиженная на всю его нежную любовь, словно это было нечто отвратительное и бесчестное. Эта её обида лежала на нём тяжким грузом, ведь он был добрым юношей.

Камнеликий, сидевший с другой стороны от Наречённой, наклонился через неё к Златогривому и произнёс:

– Какой интересный получится завтра рассказ, если ты поведаешь нам обо всех своих приключениях! Или кое-что ты упустишь?

Божественноликий ответил:

– В своё время ты узнаешь всё, названый мой отец. Впрочем, возможно, к тому времени, как ты услышишь историю целиком, появится уже столько других дел, что мой рассказ покажется тебе неинтересным – клин клином вышибают, как говорится.

– Твоя правда, – согласился Камнеликий, – но один рассказ может быть связан с другими, как это происходит с вытканными на ткани образами. Они, хоть и разные, но составляют единую картину.

– Ты опытен и мудр, названый мой отец, но ты станешь ещё мудрее, прежде чем окончится месяц. Завтра же ты узнаешь достаточно, чтобы найти занятие для своих рук.

Так проходил их разговор. Ночь шла, и жители города пировали в древнем зале. На сердце у них было радостно, и мысли о возможном сражении и последующих бедствиях не очень-то омрачали эту радость, ведь пирующие были доблестными и славными людьми.

Наступило утро. Божественноликий поднялся вместе со всеми, и вскоре зал был опять полон людьми. Наречённая подошла к Божественноликому. Она, по просьбе Старейшины, провела ночь в доме Лика. Под многочисленными взглядами Наречённая попросила Божественноликого выйти с ней в сад. Ей хотелось поговорить с ним наедине. Юноша согласился, но на сердце у него висела какая-то тяжесть. Все решили, что они могут уйти вместе, ведь считалось, что Божественноликий и Наречённая поклялись друг другу в верности, и когда они покидали дом, люди только по-доброму улыбались им.

Вышли в сад. Там цвели груши, а под ними весенние лилии. Вишни уже роняли лепестки своих цветов на густую зелёную траву. Всё сладко пахло. Стояло тёплое безветренное весеннее утро.

Девушка шла впереди, ведя за собой Божественноликого, и вот, наконец, по покрытой травой тропке, ведущей вдоль ягодных кустов, они пришли к квадратной зелёной лужайке, обсаженной барбарисом. Первые нежные листочки деревьев сияли на солнце зеленью, выделяясь на фоне желтоватых сухих веточек. Посреди лужайки находились солнечные часы. За ветвями просматривалась длинная серая крыша древнего бражного зала. Нежные знакомые песни строящих гнёзда птиц и вышедших на работы мужчин и женщин наполняли ароматный воздух. Около солнечных часов Наречённая обернулась лицом к Божественноликому, легко положила руку на бронзовый циферблат и без следа обиды в голосе сказала:

– Я хотела спросить тебя, принёс ли ты знак, который поклялся мне подарить.

– Принёс, – ответил Божественноликий и, достав из-за пазухи кольцо, протянул его девушке. Она медленно взяла его, причём пальцы их соприкоснулись. Юноша заметил, что рука её тёплая, уверенная и крепкая – такая, какой была всегда.

Девушка спросила:

– Откуда у тебя это прелестное кольцо?

– Мой друг из горной долины снял его со своего пальца, попросив меня передать его тебе в качестве послания.

Девушка покраснела.

– Понятно. В качестве послания для меня? Значит, она знает обо мне, и вы говорили обо мне с ней. Что ж, давай сюда это послание!

Божественноликий произнёс:

– Она сказала, что ты должна помнить: завтра наступит новый день.

– Да, для неё новый, и для тебя тоже, но не для меня. Но я привела тебя сюда для того, чтобы ты мог поклясться мне. Положи руку на это кольцо и на эту бронзовую пластину, где солнце отсчитывает дневные часы счастливым, и поклянись весной, и радостью обретения нового друга, и божеством Земли, что наполняет жизнь человека отрадой.

Божественноликий накрыл рукой лежащее на циферблате солнечных часов кольцо и произнёс:

– Весной, что дарит миру новую жизнь, божеством Земли, что наполняет отрадой существование человека, я клянусь отдать своей сестре Наречённой второго сына, порождённого мною. Он будет её, бросит она его или станет о нём заботиться, будет любить или ненавидеть – она может поступать с ним по своему желанию.

Затем юноша серьёзно посмотрел на Наречённую и сказал:

– Вот я и поклялся, как ты хотела. Этого достаточно?

– Достаточно, – ответила девушка, и юноша увидел, как слёзы потекли у неё из глаз, намочив котту. Она наклонила голову, стыдясь своего горя. Божественноликий смутился и не знал, что сказать. Он не мог придумать, как утешить её, и считал, что нехорошо ему стоять тут и смотреть на её печаль, но не знал, как уйти и, предаваясь радости в другом месте, оставить её одну.

Но тут, словно бы прочитав его мысли, девушка подняла взгляд и, улыбаясь сквозь слёзы, сказала:

– Прошу, останься со мной, пока не окончится этот потоп. Я хочу сказать тебе ещё кое-что.

Юноша остался. Теперь он, в свой черёд, разглядывал траву, не смея взглянуть девушке в лицо. Каждая минута казалась ему вечностью. Наконец, голосом, по которому ещё можно было понять, что она только что плакала, Наречённая попросила: