Наиболее распространенные заблуждения и безумства толпы - Чарльз Маккей

Относившиеся к идее с энтузиазмом заявляли, что это непременно случится, и реальность совпала с их предсказанием. В то время, однако, подобного стечения обстоятельств было вполне достаточно, чтобы счесть происшедшее чудом, – что все и сделали.

Во Франции и в Германии на протяжении нескольких месяцев после Клермонского собора происходили удивительные вещи. Набожные, фанатичные, нуждающиеся, беспутные, молодые, старые и даже женщины, дети и калеки сотнями записывались в крестоносцы. Во всех деревнях священники вели активную агитацию, обещая бессмертие тем, кто принимал красный крест[346], и осыпая самыми страшными угрозами тех поглощенных земными интересами и делами, кто отказывался это сделать или не мог принять решение сразу. Все вступавшие в крестоносцы должники освобождались папским указом от обязательств перед кредиторами; на тех же условиях преступники всех мастей приравнивались к законопослушному населению. Церковь брала имущество крестоносцев под свою защиту, заверяя их в том, что сами св. Павел и св. Петр спустятся с небес, чтобы сторожить их собственность во время их отсутствия. Религиозная экзальтация толпы подогревалась атмосферными явлениями, которые расценивались как предзнаменования. Тогда имело место необычайно яркое северное полярное сияние. Тысячи крестоносцев выходили посмотреть на него и в знак поклонения падали ниц. Оно считалось несомненным предвестием вмешательства Всевышнего и изображением его армий, сражающихся с неверными и разбивающих их наголову. Сообщения о чудесах были повсюду обычным делом. Один монах рассказывал об увиденных им в небе двух гигантских конных воинах, один из которых выглядел как христианин, а другой – как турок. Они сражались друг с другом на огненных мечах, и христианин, разумеется, победил. Говорили, что с неба упало несметное число звезд, падение каждой из которых символизировало гибель врага-язычника. Кроме того, люди верили, что император Карл Великий воскреснет из мертвых и поведет построенное в боевой порядок воинство Христово к победе. Примечательной особенностью массового помешательства был энтузиазм женщин. Повсеместно они уговаривали возлюбленных и мужей забыть про все на свете ради священной войны. Многие из них выжигали себе крест на груди и руках и красили его красной краской, дабы он постоянно напоминал им об их рвении. Другие, еще более фанатичные, точно таким же образом метили слабые конечности малолетних и грудных детей.

Гвиберт Ножанский пишет о монахе, который сделал на лбу крупный надрез в форме креста, залил его каким-то стойким красителем и говорил людям, что это дело рук ангела, явившегося ему во сне. Этот монах был, по всей видимости, скорее жуликом, чем глупцом, потому что за счет своей «святости» он жил лучше всех своих собратьев-пилигримов. На протяжении всего похода крестоносцы одаривали его едой и деньгами, и он, несмотря на нелегкий путь, изрядно потолстел еще до прибытия в Иерусалим. Признай он, что изувечил себя сам, его не считали бы святее остальных, а сказка про ангела действовала безотказно.

Все, кто обладал каким-либо ненужным в походе имуществом, устремились на рынки, дабы обратить его в звонкую монету. В результате земли и дома обесценились на три четверти, а оружие, доспехи и личное снаряжение в той же пропорции подорожали. Зерно, которое прежде из-за ожидаемого неурожая стоило исключительно дорого, внезапно хлынуло на рынок рекой и резко подешевело. Цены на продовольствие упали настолько, что, например, семь овец продавались за пять денариев[347]. Дворяне закладывали свои поместья иудеям и церкви за гроши или предоставляли городам и сельским общинам своих феодов вольности и привилегии за суммы, от которых несколькими годами ранее они бы с презрением отказались. Земледелец пытался продать свой плуг, а ремесленник – свои инструменты, чтобы купить меч для освобождения Иерусалима. Женщины с той же целью избавлялись от безделушек. Весной и летом того года (1096) на дорогах было полно крестоносцев, торопившихся в города и деревни, определенные в качестве окружных сборных пунктов. Взяв с собой жен и детей, одни ехали в Иерусалим на лошадях, другие – в повозках, а третьи плыли по течению рек в лодках и на плотах. Очень немногие из них знали, где находится Иерусалим. Одни полагали, что до него пятьдесят тысяч миль, другие думали, что доберутся туда всего за месяц, тогда как дети при виде любого города или замка восклицали: «Это Иерусалим? Это тот самый город?»[348] Сеньоры и подвластные им рыцари, путешествуя на Восток и желая скрасить утомительные переезды, тешили себя забавой аристократии – соколиной охотой.

Гвиберт Ножанский, писавший только о том, что видел собственными глазами, сообщает, что энтузиазм был столь заразителен, что когда кто-нибудь узнавал о призыве понтифика, он тотчас же отправлялся к соседям и друзьям и уговаривал их ступить вместе с ним на «стезю Господню» (так назывался провозглашенный поход). Пфальцграфы горели желанием отправиться в путешествие; не меньшее воодушевление испытывали и все нижестоящие рыцари. Даже малоимущие распалялись настолько, что никто не задумывался о несоответствии своего материального положения предстоящим затратам или о том, стоит ли продавать ферму, виноградник или поле. Все распродавали имущество по столь низким ценам, словно находились в ужасном плену и стремились как можно скорее заплатить выкуп. Не решившиеся выступить в поход подшучивали и посмеивались над теми, кто столь разорительно для себя избавлялся от собственности, пророча, что их экспедиция будет неудачной, а возвращение и подавно. Но их сарказма хватало ненадолго: уже на следующий день они внезапно впадали в тот же раж, что и остальные. Те, кто прежде смеялся громче всех, сбывали все свое имущество за несколько крон и отправлялись в путь с теми, над кем они так потешались несколькими часами ранее. В большинстве случаев смех выходил им боком, ибо когда становилось известно, что кто-либо проявляет нерешительность или скепсис, его более рьяные соседи посылали ему в подарок вязальную иглу или прялку, выражая тем самым свое презрение. Не желая прослыть малодушными и самими стать объектами насмешек, былые скептики благополучно пополняли собой ряды Христова воинства.

Еще одним феноменом крестового похода было религиозное послушание, заставлявшее простолюдинов и дворян следовать знаменитому постановлению, известному как Божье Перемирие. В начале XI века французское духовенство, сопереживавшее бедам простого народа, но неспособное обуздать жадность и наглость феодалов, попыталось поощрить всеобщую добрую волю, обнародовав уложение под названием Божий Мир. Все, кто изъявлял согласие его выполнять, связывали себя клятвой не мстить ни за какой причиненный ущерб, не пользоваться имуществом, незаконно захваченным у других, и не пускать в ход смертоносное оружие. В награду поклявшиеся получали отпущение всех грехов. Какими бы благими ни были намерения авторов Мира, он не привел ни к чему, кроме клятвопреступлений, и повсюду, как и прежде, царил произвол. В 1041 году церковь предприняла еще одну попытку облагородить полуварварские нравы феодалов и торжественно провозгласила Божье Перемирие. Перемирие действовало с вечера среды до утра понедельника. В это время строго запрещалось под каким бы то ни было предлогом прибегать к насилию или мстить за какой бы то ни было ущерб. Цивилизовать людей такими средствами было невозможно. Большинство не решалось даже пообещать сохранять миролюбие в течение столь чрезмерного периода, как пять дней в неделю; те же немногие, кто его сохранял, с лихвой компенсировали свое послушание в остальные два дня. Впоследствии перемирие было сокращено и подлежало соблюдению с вечера субботы до утра понедельника, но если насилия и кровопролития от этого и стало меньше, то ненамного. На Клермонском соборе Урбан II объявил Божье Перемирие общим церковным законом[349]. Религиозный пыл был настолько силен, что все поспешили подчиниться. Все второстепенные страсти уступили место главной – крестовому походу. Феодалы больше не притесняли, разбойники не грабили, простой люд не роптал: всех увлек единый порыв, и никто, казалось, ни о чем ином не помышлял.