Время расставания - Тереза Ревэй

Уже оказавшись в могиле, отец преподнес дочери неприятный сюрприз. Согласно завещанию оба его ребенка наследовали Дом Фонтеруа в равных долях, но Камилла могла управлять делами до тех пор, пока Максанс не определится с выбором профессии. Слушая монотонный голос нотариуса, молодая женщина не могла избавиться от ощущения, что ее предали. Почему отец не выделил ей большую долю в предприятии, которой она могла распорядиться по собственному усмотрению? Тогда бы у нее были развязаны руки и она могла бы управлять фирмой, как сочла бы нужным. Отец не доверял ей? К чему было уравнивать в правах своих детей? Это несправедливо! Максанс не только не интересовался делами Дома, он даже не был сыном Андре. «Ах да, он носит фамилию Фонтеруа!» — шептал чей-то вероломный голосок в голове Камиллы.

Во время обеда обе женщины чувствовали себя скованно и говорили о пустяках тем фальшиво-жизнерадостным тоном, который они использовали с тех пор, как Камилла стала взрослой. В глубине души Валентина надеялась, что со временем их отношения станут более доверительными, но былые ссоры и непонимание продолжали отравлять встречи матери и дочери.

— Кстати, кто был этот мужчина, который подошел к тебе после мессы? — неожиданно спросила Валентина, направляясь в гостиную.

Накануне, спустившись по ступеням церкви в сопровождении Максанса, мадам Фонтеруа удивилась, не обнаружив рядом с собой Камиллы. Обернувшись, она увидела, что ее дочь стоит на верхней площадке лестницы с букетом белых цветов и беседует с каким-то мужчиной, нервно сжимающим руку девушки. Мадам Фонтеруа успела хорошо рассмотреть статную фигуру мужчины, который был почти на голову выше Камиллы, прежде чем тот растворился в толпе.

Камилла наблюдала за тем, как мать разливает кофе по фарфоровым чашечкам. Когда она была маленькой девочкой, то разбила две такие чашечки, опрокинув поднос. У нее до сих пор стоял в ушах раздраженный голос отца: «Камилла, я ведь просил тебя не бегать в гостиной!» Молодой женщине показалось, что она вновь чувствует аромат сирени, витавший в тот день в этой комнате. После смерти отца каждая мелочь, каждый предмет в доме еще долго будут напоминать ей об усопшем. Это просто невыносимо — каждый раз поддаваться эмоциям. Камилла боялась, что больше никогда не обретет душевного равновесия.

— Камилла! — в голосе матери зазвенело раздражение. — Этот мужчина, кто он?

— Я встретила его после войны в Лейпциге, а вновь мы увиделись во время моей первой поездки в Ленинград. Он ответственный сотрудник «Союзпушнины», так называется их объединение меховщиков. Подростком он был траппером в Сибири. Во время войны героически сражался под Сталинградом. В России он — герой.

— Гражданин Советского Союза! — удивилась Валентина, и в ее голосе прозвучало плохо скрываемое презрение. — Возможно, шпион, засланный на Запад.

Сталин умер в марте, шестью месяцами ранее, но Валентина не строила никаких иллюзий по поводу того, что коммунистический режим позволит своим гражданам стать свободнее. В статьях, которые она читала в газетах, рассказывалось о культе личности, о красных флагах с серпом и молотом, о том, как покорная и восторженная толпа размахивала этими стягами перед своими вождями, и Советский Союз в сознании Валентины стал ассоциироваться с Третьим рейхом.

— Давай не будем говорить о политике, мама.

— И как же зовут твоего выдающегося незнакомца? — спросила мадам Фонтеруа, протягивая чашечку дочери.

Камилла положила в нее сахар.

— Сергей Иванович Волков.

Пораженная тоном дочери, Валентина вгляделась в ее лицо. А Камилла ощутила удивительное спокойствие. Она полностью сосредоточилась на маленькой ложке, которой размешивала сахар, раздражающе бряцая ею о хрупкие стенки фарфоровой чашечки. Молодая женщина не поднимала глаз.

Валентина рассматривала красные губы, изысканно подведенные глаза, темные стрелки бровей, волосы, собранные на затылке атласным бантом. «И когда только она успела стать взрослой женщиной?» — озадаченно подумала Валентина. Обе представительницы Дома Фонтеруа были одеты в элегантные черные костюмы с длинными сигарообразными юбками, шею и одной и другой украшал жемчуг: длинные бусы у Валентины, причудливое колье — у Камиллы. «Наверное, мы похожи на двух ворон, сидящих на проводах», — решила Валентина и с трудом сдержала нервный смешок.

— По всей видимости, ты неплохо его знаешь. На каком языке вы разговариваете?

— Чаще всего на французском, но иногда и на русском.

— Ты выучила русский язык?

— Да. Я посещаю курсы. Но Сергей отлично владеет нашим родным языком.

«Откуда этот молодой человек, живущий в Советском Союзе, знает французский?» — удивилась Валентина. Она бы еще поняла, если бы речь шла об отпрыске дворянской семьи, чудом избежавшем расстрела и ссылки, но сибиряк? Эта загадочная земля за Уралом вызывала в памяти мадам Фонтеруа какие-то обрывочные воспоминания о Транссибирской магистрали, о городах Омск и Томск, так похожих по звучанию, и о Михаиле Строгове, которому выжгли глаза[72].

Валентина также смутно припомнила, что одного из служащих Дома Фонтеруа большевики повесили во время революции.

Ну и, конечно, Леон, который исчез где-то в Сибири, так далеко, что не было никакой возможности отправиться на его поиски. Так странно! Незнакомец из России внезапно появляется на паперти церкви Мадлен, а на следующий день нотариус, читая завещание Андре, упоминает своего младшего брата. «Ввиду отсутствия моего брата Леона, пропавшего в России еще до Первой мировой войны, о котором все близкие никогда не прекращали скорбеть, я завещаю двоим моим детям в равных долях семейное предприятие…» Валентине показалось, что в этой далекой Сибири было нечто от Атлантиды и что оттуда нельзя было ждать ничего хорошего.

— Увидев, как ты пожирала его глазами, я невольно задалась вопросом, насколько серьезны ваши отношения. Тебе следовало бы подыскать себе мужа, родить детей, Камилла. Время имеет неприятную особенность — с годами оно мчится все быстрее и быстрее. Ты уже не так молода и сама это знаешь.

Камилла напряглась, охваченная гневом. Как же ее утомило это вечное сражение с матерью! Ребенком она боролась за ее внимание, девушкой — за право учиться, и, наконец, повзрослев, стала сражаться за возможность быть правой рукой отца. Валентина всегда лишь порицала дочь. Все, что делала Камилла, казалось матери неправильным.

— Почему с тобой всегда так сложно, мама?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты никогда не пыталась понять, что я чувствую. Всю мою жизнь, с самого детства, ты удерживаешь меня на расстоянии, как будто я совершенно чужой человек, занесенный в этот дом каким-то злым роком. Ты воспринимаешь меня как нечто лишнее, обременительное. Все, что касается меня, тебя раздражает, ты не понимаешь, что и почему я делаю. И ты даже не даешь себе труда попытаться понять.