Время расставания - Тереза Ревэй

Сергей был опьянен западным миром, его свободой и капиталистическим размахом. Он не спал уже сутки. Странное возбуждение мешало ему оставаться на месте. Мужчина исходил весь город: от собора Парижской Богоматери с кружевными башнями к металлическому ажуру Эйфелевой башни, от лестниц Монмартра до Дома Инвалидов, чья строгость и элегантность поразили его в самое сердце. Как же надо было любить родину, чтобы построить для своих раненых солдат столь великолепное здание!

Раздался визг тормозов: на улице остановился автомобиль с откидным верхом. На заднем сиденье во все горло хохотали девушки в кофточках, дерзко обтягивающих пышные груди. Парень, сидящий за рулем, издал ликующий вопль, и машина снова сорвалась с места.

Сергей прикрыл штору. До рейса на Москву оставалось всего несколько часов. Уже на следующий день вечером он сядет в Транссибирский экспресс.

Мужчина представил себе зал ожидания Ярославского вокзала, в котором томятся соотечественники в неудобной одежде, у их ног лежат многочисленные тюки. Как только путешественники рассядутся в вагонах, они достанут черный хлеб, сыр и холодную рыбу, разложат шахматные доски и карты. Комсомольцы-добровольцы, молодые люди, отправляющиеся работать на коммунистические стройки, будут шутить, толкая друг друга локтями, пряча под козырьками фуражек глаза, в которых затаился непрошеный страх. Необходимо немало мужества, чтобы шагнуть навстречу тому, что их ждет по ту сторону Уральских гор. Прежде чем сесть в поезд, некоторые суеверные пассажиры пару минут постоят молча на перроне.

Утром поезд остановится на вокзале в Молотове. Почувствовав смутную тоску, Сергей встанет и склонится к окну. Если бы он ехал в Иваново, то именно здесь делал бы пересадку, чтобы преодолеть еще сотни километров на северо-восток. Каждый раз, отправляясь в Сибирь, Волков не мог сдержать нетерпения. Когда долины и пологие холмы Западной России сменялись обрывистыми склонами гор, отделяющих Европу от Азии, бывшего охотника всегда охватывало волнение. Несколько ненцев с черными раскосыми глазами сойдут на перрон, а поезд вновь тронется в путь. Милиционер в серой форме пойдет за кипятком в конец вагона, а Сергей опять займет свое место и будет терпеливо ждать, пока за окнами вагона промелькнут пять тысяч километров, отделяющие Москву от Иркутска.

Как он может отказаться от этой жизни? Сергей не питал никаких иллюзий относительно политического строя своей страны. Как и большинство сибиряков, по своей природе мятежных одиночек, он просто терпел коммунистов, но не забывал о стремлении своего деда по материнской линии отстоять независимость края, уравнять его в правах с европейской частью России. Такой патриотизм многих людей привел в лагеря. Сибирь представлялась Волкову великаном, спящим на плече Западной России, а хищные и жадные завоеватели грабили его, отбирали богатства. Край каторжан и ссыльных стал краем великих коммунистических строек, но и сейчас из него выкачивали нефть, золото, руду. Гордые реки дыбились плотинами. При этом, невзирая на все нанесенные раны, девственные земли Сибири помогали сохранить живущим здесь странную, почти мистическую веру в будущее, потому что именно в этих местах сосредоточилась сама суть свободы.

На следующей неделе Сергея ждали в огромном Баргузинском заповеднике, основанном в начале века для сохранения ценных соболей, этих неоспоримых королей меха. Их шелковистая, переливающаяся шубка была легкой, как дыхание. Тысячи и тысячи гектаров земли, где господствуют кедры и березы, где бродят бурые медведи, северные олени, лоси. Листва в сентябре там становится золотисто-багряной, а небо — прозрачным. Сразу по прибытии Сергей отправится на берег Байкала и будет любоваться неподвижной, околдовывающей бирюзой воды. Если только в день приезда не разыграется одна из тех осенних бурь, что предвещает приближение зимней стужи, сковывающей озеро льдом, бурь, когда вздымаются пенные волны. Но какое бы время года ни стояло на дворе, когда Сергей Иванович видел священное озеро, а за ним синие горы, он, молчаливый и собранный, останавливался и возносил молитву Богу.

Если бы он решил остаться с Камиллой, то навсегда лишился бы родной страны, так как советский режим запрещал своим гражданам свободно передвигаться по миру, а значит, Сергей утратил бы половину своей души. В данный момент изгнание казалось ему немыслимым. Он никогда не обрел бы счастья с Камиллой во французской столице. И пусть здесь так много магазинов, ресторанов и театров, пусть свет заливает черные и серые фасады домов, а люди, не испытывая гнетущего страха, ездят куда хотят, не оформляя для этого бесчисленные разрешения, — процедура, отравляющая жизнь советских граждан, — отрезанный от своих близких, от всего, что ему дорого, что бы он делал с этой свободой?

— Ты уедешь, я не ошиблась? — раздался мелодичный голос любимой.

Сергей повернулся. Она стояла в дверном проеме. Ночная рубашка с полукруглым вырезом подчеркивала прелестную грудь. Свет ночника, льющийся из соседней комнаты, просвечивал сквозь шелк цвета слоновой кости и обрисовывал стройные ноги. Ее темные волосы рассыпались по плечам, лицо без косметики казалось обнаженным.

«Вероятно, это проявление трусости», — подумал Сергей, и у него защемило сердце.

— Так надо, — пробормотал он. — Все это нелегко для меня, ты понимаешь? Я не могу поступить таким вот образом… Все бросить…

Камилла слегка пожала плечами, как будто хотела показать, что все это для нее не имеет особого значения и она сожалеет, что вообще заговорила на данную тему. Но Сергей видел, что его слова задели ее.

— Когда я был ребенком, меня многому научили, — продолжал мужчина. — Я научился терпеть холод, перебарывать страх, жить в единении с природой, уважая ее. Я это воспринял так, будто мне вручили нечто ценное, тайны и знания, которые я должен сберечь. Но придет время, когда я должен буду передать свой опыт дальше. Как факел… Как верность… Если я отрекусь от всего этого, то потеряю часть самого себя.

Молодая женщина прикурила сигарету от малахитовой зажигалки. Сергей подумал о том, что советские девушки не курят.

— Ты думаешь о своих будущих детях? — спросила Камилла, не глядя ему в глаза.

— Я не знаю, возможно…

Впервые Сергей осознал, что Камилла никогда не говорила о возможности родить ребенка, в отличие от большинства женщин, с которыми он был знаком. Сибиряк спросил себя, в нем ли причина такого молчания, или это некая попытка обмануть призрачное будущее.

— Я все понимаю, — рассеянно произнесла Камилла.

— А ты, ты бы поехала со мной? Оставила бы Францию, если бы я попросил тебя об этом? — поинтересовался Сергей, задетый ее непринужденным тоном.

Молодая женщина села на диван, поджав ноги, и задумалась. Затем она вскинула подбородок.

— Францию я бы оставила хоть завтра, чтобы последовать за тобой. Дом Фонтеруа — никогда.

Неожиданно для себя Волков почувствовал, что начинает раздражаться.

— Ты видишь, все действительно не так просто, — пробормотал он.

Почему он чувствует себя обиженным? Может, потому, что он душу наизнанку вывернул, а Камилла оставалась отстраненной, почти чужой. Сергей нервничал, злился. Возможно, сказалась усталость. Он уже сожалел о том, что разыскал любимую. Лейпциг и Ленинград, эти изувеченные города, видели, как родилась и крепла их любовь, а вот легкомысленный и капризный Париж делал ее непрочной.