Время расставания - Тереза Ревэй

Мать внимательно смотрела на дочь, брови на ее совершенном лице удивленно поднялись. Камилла вздрогнула, осознавая, что рядом с матерью всегда ощущала холод.

— Ты преувеличиваешь. Как всегда. Я не думаю, что…

— И папу тоже, ты ведь его тоже никогда не любила, не так ли? А он тебя обожал. Он был слишком добрым и слишком слабым. Мужчина, покоренный тобою, — легкая добыча.

Шокированная ее обвинительным тоном, Валентина сурово взглянула на дочь.

— Прошу тебя, Камилла. Я не идол, на меня не надо молиться. И я не пожираю мужчин.

— Действительно? А отец Максанса?

Мать побледнела.

— Что ты имеешь в виду? — спросила мадам Фонтеруа внезапно осипшим голосом, медленно ставя чашечку на стол.

— Максанс ведь не Фонтеруа, не правда ли?

Немигающие светлые глаза. Чуть приподнятый подбородок, трепещущие ноздри.

— Ты потеряла голову, моя бедная девочка.

Камилла горько рассмеялась. Резким движением она встала с кресла и подошла к приоткрытому окну. Порыв ветра подхватил несколько каштановых листьев, окрашенных в рыжеватые тона. Солнце согревало лицо, но молодая женщина чувствовала себя все такой же заледеневшей.

— Он сын Александра Манокиса, ведь так? Я должна была догадаться об этом раньше, еще во время войны, но я была слишком юной, совсем слепой. Порой я спрашиваю себя: ты меня никогда не любила, потому что я — дочь своего отца, а не плод супружеской измены?

— Камилла, я запрещаю тебе!..

Камилла развернулась, как будто готовясь к нападению. Ее мать также поднялась, такая прямая, такая неприступная в своем черном костюме.

— Не беспокойся, мама, — насмешливо произнесла Камилла, испытывая злорадство при виде смущения матери. — Подобные вещи часто случаются в добропорядочных семьях. Измена, незаконнорожденный ребенок… Все это так обыденно, разве нет? Даже папа знал правду. Только один Бог ведает, как ему удалось узнать, впрочем… Но я надеюсь, что ты неплохо развлеклась…

Валентина в несколько шагов пересекла комнату и оказалась около дочери. Раздалась звонкая пощечина. Камилла почувствовала, что у нее из уха вылетела серьга. Молодая женщина медленно подняла глаза на мать. Она не доставит ей удовольствия — не поднесет руку к пылающей щеке.

— Я забуду этот разговор, Камилла, — прошипела Валентина. — Я спишу его на волнения последних дней. Еще у нотариуса я заметила, что решение твоего отца оставить Дом в равных долях тебе и твоему брату сильно задело тебя. Ревность исказила черты твоего лица. Ты полагаешь, что на тебя возложена особая миссия относительно Дома Фонтеруа. Ты принципиальна и усердна, но тебя одолевают страсти, и берегись, Камилла, это говорю тебе я, твоя мать: любая страсть опасна. Ты можешь проиграть. И из-за тебя проиграют и другие люди.

Камилла не двигалась. Нервная дрожь сотрясала ее тело. У нее промелькнула абсурдная мысль, что если бы она протянула руку к матери, если бы коснулась ее, то Валентина разлетелась бы на тысячу кусочков, как хрупкое зеркало.

Потрясенная происшедшим, молодая женщина медленно нагнулась, чтобы найти сережку. Впервые в жизни она спрашивала себя, а не лучше ли все бросить? Стоя на коленях у ног матери и ища упавшую сережку, она чувствовала себя несчастной, опозоренной. Она почти ничего не видела. В глазах стояли слезы. Она не заплачет, не доставит ей подобной радости! Серьга нашлась возле штор. Ее замок был сломан. Когда Камилла поднялась с колен, матери уже не было в комнате.

«Мне нужно уйти отсюда», — подумала Камилла. Ее сердце сжалось, во рту ощущалась горечь. Она взяла свою черную меховую накидку, лежащую на стуле. Затем вышла из гостиной, пересекла вестибюль и закрыла за собой входную дверь.

В библиотеке, примыкавшей к гостиной, дверь которой оставалась приоткрытой, прислонившись к стене, как пойманный в ловушку вор, стоял, сжимая кулаки, Максанс.

К концу дня, когда сумерки сгустили тени, Валентина наконец вышла из оцепенения, в которое погрузилась после ссоры с Камиллой.

Она осторожно поднялась с кресла, как будто любой слишком резкий жест мог ее ранить, и зажгла лампу в своей комнате. Квартира казалась спящей. Слуги уже ушли. Ватная тишина, отсутствие скрипа половиц, стука каблуков по полу, — все это напоминало ночной кошмар, из которого вырываешься с трудом. Ах, эти сны с привкусом смерти!

После ухода Андре Валентина чувствовала себя потерянной. Ее жесты стали медленными, механическими. Ночью она вытягивалась на боку, сжав кулаки, будто защищаясь. Она засыпала лишь на рассвете, и ее мучили странные запутанные видения. Ее тело упрямо отказывалось плакать, и она ждала эти слезы, как иссушенная земля ждет благословенный дождь.

Ярость Камиллы потрясла женщину. Валентина никогда бы не подумала, что неприязнь дочери может быть столь сильной. Категоричность была одной из самых неприятных черт Камиллы. Когда ее что-то волновало, она не могла управлять своими эмоциями и сразу нападала. Более рассудительный человек прежде все обдумал бы, учел бы все нюансы, которые частенько ускользали от молодой женщины. Но ее спасала интуиция, почти животное чутье, которое обычно уберегало Камиллу от непоправимых ошибок. Возможно, это было единственное качество, которое она унаследовала от матери.

Их отношения никогда не были простыми. Между ними не возникло ни сближающего понимания, ни щемящей нежности, которые вручаются вам, как подарок. Они всегда шагали не в ногу. Прежде Валентину раздражало то, что Камилла всегда ждала от нее проявлений материнской любви. Эта требовательность душила ее, ведь Валентина отлично понимала, что не может дать того, чего хочет дочь. Взгляд Камиллы, в котором всегда читался упрек, рождал в душе женщины ощущение ущербности. Она часто была вынуждена отводить глаза, и это ее бесило. Однако Валентина даже не пыталась понять, в чем она не права. Если бы тогда, давно, кто-нибудь попытался указать красавице на ее ошибки, она рассмеялась бы в ответ. Разве дети — это так важно? Они существуют. Им подарили жизнь. Ну и пусть себе живут, как могут.

Возможно, она была тогда слишком юна, чтобы ответить на молчаливый зов дочери? Слишком эгоистична или слишком изнежена? Валентина не желала прилагать никаких усилий, не желала слушать, пытаться понять. Позже, когда мадам Фонтеруа начала восхищаться упорством дочери, тем рвением, с каким малышка отстаивала свой выбор, она не смогла найти нужных слов, а Камилла, со своей стороны, слишком торопилась стать взрослой.

Вот Андре, тот сразу же подыскал ключик к сердцу Камиллы. Он принимал все причуды маленькой девочки, ее приступы гнева в подростковом возрасте. Время от времени Валентина заставала их вдвоем, отца и дочь: вот они сидят рядышком на берегу реки в Монвалоне, а вот они в гостиной в Париже; Камилла сбросила ботиночки и свернулась клубочком на диване, чтобы побеседовать с Андре после воскресного обеда. Укрывшись в своей спальне, Валентина слушала тихий шелест голосов, иногда нарушаемый взрывами смеха, и с удивлением обнаруживала, что ее дочь может быть ласковой и доверчивой, спокойной и трогательной. Андре был терпелив и умел проявить свою любовь, и дочь вознаграждала его беспредельной нежностью, душевной привязанностью, чему Валентина втайне завидовала, потому что была этого лишена.