Время расставания - Тереза Ревэй

Камилла тяжело переживала смерть отца, но она ошибалась, полагая, что ее мать не испытывает страданий.

Ночью у Валентины появлялось ощущение, что ее кости рвутся прочь из тела, что они сейчас разорвут кожу на локтях и коленях. Порой она смотрела в зеркало и удивлялась тому, что не видит зияющих ран. Она слишком поздно поняла, как много значил Андре в ее жизни. Неусыпная бдительность, надежная защита, спокойный взгляд, тело, раздобревшее с возрастом. После того как мужа не стало, у мадам Фонтеруа иногда неожиданно кружилась голова — лишенная его безупречной любви, она потеряла равновесие.

Женщина, которая всегда шла по жизни уверенной поступью бессердечной красавицы, внезапно ощутила себя подвергающимся опасности канатоходцем. Ее горе было безмерным. И вот Камилла бросает это страшное обвинение: Андре знал, что Максанс не его сын. Разве это возможно? Почему он ничего не сказал, не намекнул, что знает? Валентина всегда полагала, что раскаяние ей чуждо, но теперь чувство вины разрывало ей сердце. Представляя, как страдал Андре, вдова с трудом сдерживала стон.

Она даже начала завидовать Камилле, потому что боль дочери была чиста, лишена сожаления и, следовательно, когда-нибудь могла стихнуть. Камилла нашла время сказать отцу, что она любит его, Андре год за годом имел мужество слушать ее признания.

Возможно, именно этого умения и не хватало Валентине, умения принимать любовь других людей? Когда ты соглашаешься впустить в себя чью-то любовь, ты также должен открыть двери сомнениям, печалям и горестям, ты должен проявить себя достойным оказанного доверия. А Валентина страшилась ответственности. Она отказывалась принимать любовь Андре, страшась разочаровать его. Ей просто не хватало уверенности в себе. Неужели для того, чтобы позволить другим дарить вам любовь, следует научиться любить саму себя?

Последние часы жизни Андре она держала руку мужа в своих руках и чувствовала жаркое биение жизни под кожей, усеянной коричневыми пятнами. Когда Андре скончался, тихо, с той стыдливостью и скромностью, которые были свойственны ему всегда, Валентина медленно коснулась лбом его ладони, понимая, что ей всегда не хватало мужества. Мужества, которое не имело отношения к физическим или интеллектуальным качествам, — ей не хватало душевного мужества.

Она вышла в коридор и направилась к комнате Максанса. Тишина была такой давящей, такой отчаянной, что Валентина испытывала необходимость поговорить хоть с кем-нибудь, убедиться, что она еще жива. Женщина постучалась в дверь. Никакого ответа.

Охваченная неясной тревогой, Валентина повернула ручку и зажгла свет. В комнате царил безупречный порядок. Ровные стопки книг на рабочем столе, пластинки, сложенные у патефона, одежда, повешенная на спинку стула. Валентина вдыхала запах сына: смесь одеколона, табака и аромата его кожи. Ее сердце сжалось. Мадам Фонтеруа сделала несколько шагов. Обеспокоенная. Нерешительная. На ночном столике у подножия лампы белел конверт, он был специально оставлен на видном месте, и это выглядело несколько театрально, драматично.

— Бог мой!.. — прошептала Валентина.

Она присела на край постели. Лихорадочными движениями разорвала конверт, на котором значилось ее имя, и развернула лист белой бумаги.

Мама, я уезжаю в Нью-Йорк по заданию «Paris Match». Собираюсь там делать репортажи. Я не сообщил тебе эту новость в разговоре, потому что не мог видеть в этот момент твое лицо. Прости мне мою трусость, но я должен ехать. Я знаю, что выбрал неудачное время, но я не могу поступить иначе. Я дам тебе знать, когда устроюсь. Если что случится, у тебя есть Камилла. Она сильнее нас обоих, вместе взятых.

Максанс

Листок выскользнул из ее пальцев.

Несколькими месяцами ранее, во время празднования Дня 14 июля[73], произошли столкновения, в результате которых погибли семь человек. Максанс, гуляя по городу, случайно оказался в тех местах. Напечатав фотографии, он тут же отправился в «Match» — редакция журнала располагалась близ Елисейских полей. Главный редактор, Роже Терон, счел фоторепортаж Максанса безупречным.

Валентина чувствовала себя совершенно разбитой. Максанс уехал. Но разве можно сердиться на него за это? Ему исполнился двадцать один год, и он сделал свой выбор. Теперь Камилла успокоится. Ее брат отмежевался от Дома Фонтеруа. У Валентины вырвался нервный смешок. Господи, она, которой всегда было плевать на этот проклятый меховой Дом, она мечтала, чтобы Максанса увлекло это дело столь же сильно, как и его сестру, и тогда бы он каждое утро отправлялся на бульвар Капуцинов, всю жизнь был бы у нее на глазах!

Валентине казалось, что в ее венах течет пылающая лава. Внезапно зазвонил телефон. Женщина бросилась к двери, чуть не опрокинув небольшой столик, и схватила черную трубку аппарата.

— Алло, кто на проводе?

— Валентина? Это я, Александр. Я хотел узнать, как у тебя дела.

Камилла не стала зажигать свет. Здесь царила непроницаемая тишина. Умиротворяющая мощь здания на бульваре Капуцинов пронизывала все этажи, проникала сквозь пол, поднималась по ногам и наполняла тело живительной энергией и покоем.

Этот дом Камилла знала как свои пять пальцев. От холодильных камер в подвалах до зала приемки и отправки грузов, от архивов до мастерских, где закройщики работали со шкурами, от сверкающего салона с роскошными хрустальными люстрами до строгой «галереи предков». Она легко могла передвигаться по зданию с закрытыми глазами.

Через высокие окна в помещение лилось лунное сияние, освещая рабочие столы. Швейные машины и оверлоки отбрасывали округлые, успокаивающие тени на стены. Все табуреты выстроились в один ряд. Вот аккуратно сложенные меховые накидки, заказанные клиентками к празднику Всех Святых. Темным сукном были прикрыты шкурки, приколотые к столам, чтобы уберечь капризный материал даже от лунного света, не менее опасного для них, чем лучи солнца.

Дом Фонтеруа стал для Камиллы надежным убежищем с того самого дня, как она уснула здесь в маленькой кладовке, расположенной справа от мастерской, на груде шуб из соболя и покрывал из меха дикой ламы. В тот далекий день она носилась по коридорам и лестницам, проскальзывая, как тень, в кабинеты и залы. Да, она потерялась, но ничуть не испугалась, ни на единое мгновение.

Больше всего Камилла любила отбирать меха. Она испытывала легкое беспокойство, когда видела перед собой множество шкурок, на первый взгляд похожих, но на самом деле таких разных. По мере того как она представляла себе новую модель, отбирала из первоначального хаоса цветов и структур необходимый ей материал, в ее душе рождалась небывалая радость: ведь она сумеет явить миру гармонию меха! Так музыкант соединяет звучания отдельных инструментов, чтобы сотворить симфонию. Когда молодая женщина брала в руку лезвие, она старалась все делать уверенно, чтобы не повредить шкуру, минимизировать отходы. Она всегда трудилась молча, с трепетом, как будто бы материал был живым существом, обладающим духовной красотой. Теперь Камилла жалела, что ее новые обязанности, ответственный пост почти не оставляли ей времени на создание меховых изделий.