Искатель приключений - Ксавье Монтепен

Произнеся последние слова, незнакомец исчез во второй комнате. Старуха, очень раздосадованная тем, что осталась одна, должна была покориться необходимости и ждать терпеливо, чтобы ее странный проводник заблагорассудил вернуться.

Слабые лучи света, пробивавшиеся из соседней комнаты в полурастворенную дверь, позволяли различать предметы. Клодион опустилась в кресло в небольшой гостиной, служившей ей убежищем, или, лучше сказать, тюрьмой; потом предалась размышлениям, не весьма приятным, относительно того положения, в котором она находилась по своей же вине. Она прикинула все опасности, действительные или мнимые, еще преувеличила их в взволнованных мыслях и горько пожалела, что уступила жажде прибыли и впуталась, очертя голову, в ужасную интригу, из которой, может быть, не выпутается невредимой. Без всякого сомнения, в эту минуту Клодион отдала бы от всего сердца не только то золото, которое получила от незнакомца и которое еще должна была получить от него, чтобы только очутиться опять в своей квартире на улице Рибод, но дала бы еще в придачу несколько старых луидоров из сокровища, скопленного ею и заботливо запрятанного в таком месте, где никто, кроме нее, не мог найти его. Однако делать было нечего, оставалось покориться всем последствиям этой неосторожности.

Старуха была отвлечена от своих мрачных размышлений внезапным шумом. Она задрожала всем телом и начала прислушиваться, чтобы понять, какого рода был этот шум. Это были глухие стоны, заглушаемые крики. Вероятно, тот, кто старался заглушить свои стоны, терпел ужасную пытку. Без сомнения, физическая боль терзала тело с такой силой, что никакая человеческая энергия не могла заставить эту боль оставаться безмолвной.

В эту минуту незнакомец вернулся в первую комнату. Если бы темнота не мешала старухе видеть его лицо, она испугалась бы его бледности. Крупные капли пота выступили на его нахмуренном лбу. Он встал напротив старухи.

– Слышите?!. – сказал он голосом, до того взволнованным, что его едва можно было расслышать.

– Слышу, – отвечала старуха.

– Вы готовы?

– Готова.

– Пойдемте же.

Он сделал несколько шагов вперед. Старуха пошла за ним; но на пороге двери он остановился и обернулся.

– Послушайте, – пролепетал он. – Я вам сказал, что вы отвечаете мне за жизнь матери и ребенка. Вы помните?

– Помню, что я обещала вам употребить все средства. Все, что может сделать человек, я сделаю, но не ручаюсь ни за что.

Услышав эти слова, незнакомец побледнел еще больше, несмотря на свою бледность. Он схватил руку старухи, сжал ее, как в тисках с судорожной силой, и сказал:

– По крайней мере, ручайтесь мне за мать. Поклянитесь, что вы спасете мать.

– Да, да! – вскричала старуха, чувствуя страшную боль от ужасного пожатия молодого человека. – Я спасу ее, клянусь!

– Хорошо, – сказал незнакомец, отпустив руку старухи. – Не забудьте же, что вы жизнью отвечаете мне за это. Так же справедливо, как держу вас в своей власти, так же справедливо, как меня зовут графом Анри де Можироном, вы умрете, если умрет та, которой вы должны помочь…

Клодион задрожала. Теперь только она узнала имя своего проводника, а имя это было знаменито во всей провинции по страшному и безнаказанному насилию, которое часто позволял себе тот, кто носил его. Притом голос человека принимает иногда такое выражение, в значении которого нельзя обмануться. Старуха вполне убедилась, что граф де Можирон исполнит свою угрозу.

Как видно, положение запутывалось. Старуха теперь отдала бы уже не только несколько луидоров, но все, что имела, чтобы очутиться подальше от этого проклятого замка. Две или три секунды продолжалось молчание.

– Пойдемте, – сказал потом граф, – пойдемте, и пусть рука ваша не дрожит, потому что моя рука прямо дойдет до цели, а она, как видите, вооружена.

Сказав эту последнюю угрозу, заключавшуюся в таких страшных словах, граф взял за руку старуху и ввел ее во вторую комнату.

Ничего нельзя было видеть свежее, кокетливее и в то же время великолепнее этой спальни, обтянутой белой шелковой материей, по которой рассыпаны были букеты вышитых роз и извивались ветви жимолости. Кровать была с балдахином и с занавесками из той же материи, как и обои. Позолоченные столбы этой кровати были украшены резными цветами и фигурами крылатых амуров. Часы и канделябры из севрского фарфора опережали некоторым образом моду и предвещали изящные и грандиозные фантазии, которые несколько позже были изображены художниками той эпохи, для любовниц Людовика XV. Алебастровая лампа, привешенная к потолку на серебряной цепочке, освещала все эти чудеса своим нежным, матовым светом.

Однако по одному из тех странных контрастов, которые так любит прихотливый случай, эта прелестная комната служила местом пытки, даже почти агонии!.. Эта кокетливая кровать, это душистое и сладостное ложе, которые как будто призывали любовь и улыбались наслаждениям, были кроватью страдания, ложем боли.

Молодая женщина беспокойно металась на голландской простыне в ужасных страданиях. Ее длинные волосы, черные, как смоль, составляли резкую противоположность с ослепительной белизной груди и плеч. Время от времени сильный трепет пробегал по телу этой женщины. Тогда она схватывала обеими руками одеяло, кусала его зубами с судорожной силой, чтобы заглушить свои крики. Однако ее усилия были напрасны: заглушаемые стоны, которые мы уже слышали, опять начали раздаваться.

Клодион поспешно подошла к постели, осмотрела молодую женщину и сказала ей голосом, который постаралась сделать нежным и ласковым:

– Не теряйте мужества: вам осталось страдать несколько минут, сейчас все пойдет прекрасно.

Минута спокойствия сменила ужасный кризис, измучивший молодую женщину. Можирон воспользовался этими несколькими секундами отдыха. Он взял Клодион за руку и увлек в амбразуру окна.

– Ну, что? – спросил он шепотом. – Что вы думаете?

– Я надеюсь.

– Вполне? – прошептал граф с живостью и радостью.

– Да.

– За мать или за ребенка?

– За обоих: мать молода и здорова, все кончится благополучно.

Эти слова так обрадовали графа, что он даже взял старуху за руку и пожал ее.

– О! – прошептал он, – сделайте то, что вы обещали мне. Спасите обоих, и моя признательность к вам будет безгранична; я сумею доказать вам ее.

Улыбка алчности раскрыла поблекшие губы Клодион. Она покачала головой два или три раза и хотела отвечать, но новый стон молодой женщины прервал разговор. Клодион хотела подойти к постели, но граф остановил ее.

– Еще одно слово, – шепнул он ей на ухо.

– Что?

– Видите вы эту дверь?..

Он указал на широкую позолоченную дверь с левой стороны комнаты, запертую только небольшой задвижкой, которая не могла устоять от крепкого натиска.