Под маской - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

всем иностранцам, вышедшим на палубу, чтобы посмотреть на статую: «Смотрите! Смотрите!! Вот она! Теперь и вы ее видите!»

III

Три года спустя Генри Марстон вышел из своего кабинета в конторе «Табачной компании Калумета» и прошел через холл в кабинет судьи Уотерберри. Генри слегка постарел, его лицо стало чуточку жестче. Костюм в белую полоску уже не мог скрыть его полноты.

— Заняты, судья?

— Заходи, Генри.

— Завтра собираюсь на море, чтобы поплавать и сбросить пару фунтов. Хотел бы поговорить с вами перед отъездом.

— Дети едут с вами?

— Да, конечно.

— А Шопетт, наверное, поедет за границу?

— Не в этом году. Думаю, поедет с нами, если только не останется здесь, в Ричмонде.

Судья подумал: «Не может быть никаких сомнений: он все знает!» Он ждал продолжения.

— Я хотел сказать вам, судья, что увольняюсь в конце сентября.

Стул скрипнул, когда судья от неожиданности с него соскочил.

— Выходишь из дела, Генри?

— Не совсем. Уолтер Росс хочет вернуться на родину; позвольте мне занять его место за границей.

— Мальчик мой! Ты знаешь, сколько мы платим Уолтеру Россу?

— Семь тысяч в год.

— А ты получаешь двадцать пять.

— Вы, вероятно, слышали, что я немного выиграл на бирже, — неохотно признался Генри, недовольный таким вниманием к его личным делам.

— До меня доходили слухи, но я не знаю, много ли у тебя. Слышал разное: от пары тысяч и до полумиллиона.

— Ну, где-то между.

— Так зачем тебе работать за какие-то семь тысяч? Шопетт тоскует по родине?

— Нет. Кажется, Шопетт здесь понравилось. Она на удивление быстро адаптировалась.

«Он знает, — подумал судья. — Он хочет бежать».

После того, как Генри ушел, судья посмотрел на портрет деда, висевший на стене. В прежние времена такие дела решались проще. Просто дуэль на рассвете, где-нибудь на Уоттонском лугу… Если бы и сегодня все было так, это было бы Генри на руку.

Шофер подвез Генри к парадному подъезду выстроенного под старину особняка в новом загородном квартале. Оставив шляпу в холле, Генри прошел прямо на боковую веранду.

Из-за качающихся портьер с вежливой улыбкой выглянула Шопетт. Благодаря постоянным заботам о своем лице и развившейся у нее привычке скрывать свои чувства под маской добродушия, она вполне могла сойти за коренную американку. Южные словечки, которые иногда проскакивали сквозь ее французский акцент, добавляли ей изысканности и шарма; до сих пор еще находились студенты принимавшие ее на балах за дебютантку.

Генри кивнул мистеру Чарльзу Визе, развалившемуся на плетеном стуле со стаканом виски с содовой в руке.

— Я хочу с вами поговорить, — сказал Генри, сев на другой стул.

Перед тем, как взглянуть на Генри, Визе и Шопетт обменялись быстрыми взглядами.

— Вы холостяк, Визе, — сказал Генри. — Почему бы вам и Шопетт не пожениться?

Шопетт выпрямилась, сидя на стуле; ее глаза сверкнули.

— Подожди!

Генри снова повернулся к Визе.

— Я почти год закрывал на это глаза — пока приводил в порядок свои финансовые дела. Но ваша последняя «великолепная» идея заставила меня почувствовать некий дискомфорт, словно ненароком наступил на дерьмо, и мне больше не хотелось бы с этим сталкиваться.

— Что вы имеете в виду? — осведомился Визе.

— Вы наняли детектива, чтобы следить за мной в Нью-Йорке! Предполагаю, что вы сделали это с намерением получить что-нибудь компрометирующее меня для бракоразводного процесса. Мне очень жаль, но вы выбросили деньги на ветер.

— Я не знаю, с чего вам это взбрело в голову, Марстон; вы…

— Не лгите!

— Сэр… — начал было Визе, но Генри с нетерпением его перебил:

— Не нужно называть меня «сэр», не нужно на скорую руку вгонять себя в ярость! Я вам не до смерти напуганный воришка в обкаканных штанишках! Я не хочу никаких сцен, я вовсе не лелею никаких чувств и знаю, чего я хочу. Мне нужен развод.

— Разве ты не мог начать разговор по-другому? — всхлипнула Шопетт, путая английские и французские слова. — Разве мы не могли поговорить об этом наедине, если уж ты вбил себе в голову, что ненавидишь меня?

— Обожди с упреками; мы все можем великолепно устроить прямо сейчас, — вмешался Визе. — Шопетт так же, как и вы, хочет развестись. Жизнь с вами ее не удовлетворяет, и единственной причиной, по которой этот брак до сих пор держится, был ее идеализм! Вы, видимо, об этом и не догадывались, но это — чистая правда. Она не может заставить себя разрушить семейный очаг!

— Очень трогательно, — Генри смотрел на Шопетт с неприкрытой иронией. — Но давайте опустимся с небес на землю и посмотрим правде в глаза. Мне хотелось бы обо всем договориться до того, как я уеду во Францию.

Визе и Шопетт обменялись взглядами.

— Все очень просто, — сказал Визе. — Шопетт не нужно ни цента из ваших денег!

— Я знаю. Ей нужны дети. И мой на это ответ: детей я вам не отдам!

— Какой же ты гадкий! — всхлипнула Шопетт. — Неужели ты мог вообразить, что я хоть на секунду откажусь от своих детей?

— Чего вы хотите, Марстон? — спросил Визе. — Забрать их во Францию и превратить в несчастных эмигрантов?

— Конечно, нет! Они поступят в школу Св. Реджиса, а затем в Йель. И я вовсе не собираюсь запрещать им видеться с матерью, если только ей этого захочется — хотя, судя по тому, сколько раз она виделась с ними в этом году, встречи не будут частыми. Но я настаиваю на том, чтобы официально лишь я имел право распоряжаться их судьбами.

— Но почему? — дружно спросили они.

— Из-за семьи.

— Что, черт возьми, вы хотите этим сказать?

— Я лучше отдам их в ученики к какому-нибудь торгашу, чем позволю им воспитываться в семейке, какой обещает стать ваша!

На мгновение воцарилась тишина. Шопетт неожиданно вскочила, схватила со стола стакан и выплеснула его содержимое Генри в лицо. После чего, нервно всхлипывая, рухнула на канапе.

Генри, стоя, стер с лица платком капли джина.

— Я боялся этой минуты, — сказал он. — Мне кажется, что моя позиция теперь вам ясна.

Он поднялся к себе в комнату и прилег на кровать. За этот год он провел десятки бессонных ночей, прокручивая в голове различные варианты решения проблемы сохранения детей без применения услуг адвокатов, — он не мог заставить себя к ним обратиться! Он знал, что дети нужны Шопетт лишь для того, чтобы не казаться «подозрительной», или даже «declassee», своей французской родне. С объективностью, свойственной родовитым семействам, Генри был согласен, что ее мотивация была обоснованной. А кроме того, мать его сыновей не должна быть замешана ни в каких громких скандалах — это обстоятельство