Радин - Лена Элтанг

Значит, я никого не подвел, думал он, стараясь побороть подступающую к горлу тревогу.

В окне мелькнуло здание семинарии, Радин нажал кнопку и встал у дверей, собрав свою поклажу. Сумка заметно потяжелела – на две алжирские тетради. Сверток с портретом казался невесомым. Радин сошел возле почты и направился на север по пустынной Кампо Аллегре с сияющими лужами.

Тетради можно выкинуть в урну, как я сделал это с ботинками, думал он, оглядывая незнакомую улицу. Хватит с меня чужой жизни, вязкой, как мазут на морозе.

Все, что я делал, передвигаясь по броску костей, будто шашка в триктраке, нужно не просто записать, это нужно объяснить, а я не могу. Бросок костей не упраздняет случая. Что бы сказал на это каталонец? Сколько можно смотреть на чужую жизнь через дыру в стене настоящего. И вот вам мертвый заяц.

Малу

вчера на аукционе народу было столько, что пришлось окно в стеклянной крыше открывать, дышать нечем стало! и чего толпились, чего шумели, все равно такие ставки им не снились, нищебродам

когда хозяйка на сцену вылезла, все решили, что про мужа станет говорить, скорбные лица сделали, а она стоит молча, шея розовыми пятнами пошла, рот открывает, будто рыба на портовом прилавке

кто-то неизвестный делал ставки через помощника, а помощник, длинный такой, хрустящий, на кузнечика похож, выкрикнул из зала: давайте ближе к делу, я на связи с токио, а там уже за полночь!

тут сеньора руки на груди сцепила, воздуху набрала и говорит: сегодня я могу рассказать вам правду, господа! муж взял с меня слово, что я сделаю это на закрытии выставки, я призываю вас понять его поступок и не судить его строго

публика загудела, журналисты за телефоны схватились, варгас уставилась на хозяйку, а та вдруг замолчала, будто войлоком подавилась, ну, думаю, если сейчас правду выпалит, то и дому конец, и хозяйству конец!

а тут еще кузнечик к подиуму подскочил и заверещал, что, мол, художника, конечно, жалко и что такое уже делали шварцкоглер и кляйн, но галерея обещала уникальный провенанс и раскрытие тайн, и что же значит неповторимость серии, о которой написано в аукционном буклете

тут хозяйка улыбнулась холодно и говорит: муж пометил работы тайным знаком в нижнем углу, этим знаком не обладают картины, проданные национальному музею, его также нет на работах, проданных в частные коллекции: справа внизу крошечное насекомое, похожее на пчелу, – видите? этот знак делает серию неповторимой, а ее владельца – единственным среди коллекционеров!

гости зашумели, побежали на пчелу смотреть, хозяйка с подиума важно сошла, а я вернулась в чуланчик, налила себе полный стакан и залпом выпила

сердце от радости так и прыгало: не пришел! передумал! не вернулся из мертвых! не станет с ней жить! значит, решил все заново начать!

а в новой жизни он без меня не обойдется

Иван

Лестница была узкой и крутой, на площадке второго этажа Динамит остановился, вздохнул и лег на выщербленные плитки. До квартиры Баты было еще четыре пролета, так что я взял своего пса на руки и понес, он был не слишком тяжелым и очень горячим. Из пасти у него пахло ацетоном, я подумал, что он голоден, оставил его в квартире и побежал в лавку за обедом для нас обоих, купил ветчины, артишоков и длинный французский батон.

По дороге из лавки я грыз батон и думал о том, какая у Динамита была собачья жизнь. Ни жены, ни детей, одинокие ночевки в проволочном загоне и вечный бег по прямой, за механическим кроликом, которого он так и не поймал. Завтра отведу его в собачью гостиницу и заплачу вдвое, чтобы за ним был хороший уход.

Конверт с январскими деньгами странным образом вернулся ко мне нетронутым. Но думать об этом я пока не хочу. Надо сосредоточиться на игре, а то система дрогнет и мои весенние мучения на кладбище потеряют силу. Хорошо, что Мендеш дал мне ключи от квартиры приятеля и я смогу принять душ. А то так запаршивел, что даже бывшая соседка не узнала, шарахнулась, будто от продавца Библий.

– Ну и вид у вас, – сказала она, загораживая мне вход. – Уехала она! Нашла работу наконец. И комнату хозяину вернула.

– Давно? – Я мог бы оттолкнуть ее, но стоял, засунув руки в карманы.

– Полчаса тому назад, собрала вещи и на трамвае уехала. Кота мне покамест оставила. Господи, чем это от вас несет? В ночлежке ночуете?

– На кладбище, – буркнул я, решившись наконец пройти.

На крыше было ветрено, я нашел ключи там, где оставил их в январе, спустился, открыл дверь и вошел. В комнате было тепло, чисто выметено, пахло мастикой. Здесь было как в раю. Я сел на лежанку, прислонился к стене и сразу заснул. Разбудил меня голос соседки.

– Эй, вы что там целый час делаете? Вот я сейчас хозяину позвоню! Или в полицию!

Я вспомнил, зачем пришел, снял матрас с деревянных поддонов, встал на колени и вытащил шляпную коробку, покрытую толстым слоем пыли. Конверт лежал на месте, доверху набитый деньгами, а я сидел на полу, не в силах до него дотронуться.

Это был мой январский выигрыш, весь целиком: сверху сотенные банкноты, совершенно новые, а внизу пачка голубых двадцаток, перехваченных резинкой. Лиза их не нашла, она к ним даже не прикасалась. Моя лисичка-фенек так и не заглянула в разграбленное дупло, побрезговала. Значит, все это время она считала меня вором. Да я и есть вор.

В дверь снова постучали, теперь я различал два голоса, соседкин и мужской. Дворника, что ли, позвала? Я вынул из конверта деньги, положил пару двадцаток в карман куртки, остальное скатал в тугой банкролл, снова перехватил резинкой и засунул в ботинок. Потом я задвинул матрас на место, заметил у стены книжку в мягком переплете, взял палку от метлы и подтянул книжку к себе. Лиза читала третий том «Александрийского квартета», да еще на португальском?

Некоторое время я стоял там, листая книгу и наполняясь глухой, неурочной яростью, потом обошел комнату, распахнул шкаф, и вот оно – среди пустых, закачавшихся вешалок голубела мужская рубашка, размер xxl, плотный хлопок, отличное качество. Значит, они жили здесь вдвоем, пока я сидел в промозглом склепе на Аграмонте.

Я поймал себя на том, что представляю португальца здоровенным, мордатым, этаким быком, нет, минотавром, бегущим по лабиринту и роняющим пену из пасти. А потом они уехали в январе, а я принес свою добычу в зубах, положил ее в шляпную коробку и так гордился собой, monte de merda!

Я оглянулся на комнату, казавшуюся теперь маленькой и грязной. Надо идти, а то соседи и впрямь вызовут полицию. Не хватало еще, чтобы храбрый банкролл, не отдавшийся минотавру, достался районному комиссару. Я вышел из комнаты, улыбнулся соседям, сунул им ключи, не стал ничего спрашивать и сбежал по лестнице вниз.

Мне было весело, руки больше не дрожали, горло наполнилось ледяными лимонадными пузырьками. Сейчас полдень, думал я, выходя на залитую солнцем улицу, как раз успею в собачью гостиницу, посмотрю там условия, а потом заеду в Бомбарду, куплю тряпки на летнюю игру. Ничего так не люблю, как открывать пакет с новой рубашкой, извлекать невесомую бумагу и вынимать гвоздики из воротника и манжет, медленно, аккуратно, по одному.