Быть Джоном Ленноном - Рэй Коннолли

музыке, только если снова начнем играть все вместе. Но не хотелось больше выходить к двум сотням тысяч фанатов, ведь какая мне с этого радость? И я придумал: а что, если мы будем играть неожиданные концерты? Только один вечер, в самых невероятных местах… ну, например, запустим в деревенскую ратушу сотню человек, а потом запрем двери! И людей порадуем, и нам хорошо».

— Ну, что думаете? — спросил он остальных битлов, когда закончил.

— Я думаю, ты дурак, — ответил Джон.

Маккартни решил, что ослышался. Может, Джон повторит? «В конце концов, это ведь был он, истинный Джон Леннон, — рассказывал мне Пол. — И я немного побаивался его острого языка, о котором мы все были наслышаны».

И Джон повторил.

— Я думаю, ты дурак, — сказал он. — Я ухожу из Beatles. Я хочу развода… как с Синтией.

51. «Я был цирковой блохой. А теперь я — костыль для прокаженных мира»

А ведь не собирался он этого говорить! В Торонто, беседуя с Эриком Клэптоном, он мельком упомянул, что подумывал оставить Beatles; еще он сказал Аллену Клейну — только попросил не упоминать об этом при других битлах. Но когда на встрече Пол стал излагать свои планы, Леннон просто не смог сдержаться — слова вырвались сами собой. Пол вспоминал, что в тот день он был в шоке. Из всей четверки он был самым большим фанатом Beatles. А еще он почти всю жизнь был битлом и больше ничем не занимался — ну разве что в школу ходил — и, несмотря на все тревожные сигналы в поведении Джона, в упор ничего не видел. Ринго не особо удивился, а когда сказали Джорджу, у того просто камень с души упал — наконец-то разрыв раскрылся!

Раскрылся, да не весь. Клейн настоял на том, чтобы не выносить решение Джона на публику не только до выхода «Abbey Road» — тот должен был состояться через несколько дней, — но и до следующей весны, когда предстоял выход фильма и пластинки «Let It Be». Полу это казалось отсрочкой: он хорошо знал, что Джон часто противоречил сам себе и мог передумать. Был велик шанс, что он передумает. В конце концов, кто мог бы по доброй воле уйти из Beatles? Это бессмысленно!

Но для Джона в этом был смысл. Пусть объявления и не прозвучало, но он теперь чувствовал, что уже свободен от обязанностей битла. И пока Маккартни занимался продвижением «Abbey Road» и опровергал жуткий слух «Пол мертв!», который зародился в Америке и долго муссировался в прессе, Джон вместе с ни на шаг не отходящей Йоко занял просторную студийную комнату в Apple и бросился в водоворот разнообразных, бессвязных, а порой и явно ошибочных деяний.

Например, он заказал серию литографий по своим рисункам, изображавшим их с Йоко, а еще следил за тем, как монтируют его монреальское «постельное видео» и концерт во имя мира в Торонто, а еще помог родителям человека по имени Джеймс Хэнретти. Хэнретти повесили за нашумевшее убийство на трассе А6, совершенное в 1962 году, и его родители, уверенные в невиновности сына, пришли к Джону и просили помощи в открытии нового официального расследования, чтобы обелить имя сына. Тронутый их отчаянием, Джон согласился финансировать фильм об «ужасной ошибке правосудия». В ошибках правосудия он конечно же разбирался не больше, чем первый встречный, — и фильм в итоге так никогда и не сняли. Но его слава и боевой задор начали превращать его в магнит для отчаявшихся. Он выразил это по-другому. Когда мольбы — помогите, дайте денег! — полились на него дождем, он сказал мне: «Я был цирковой блохой. А теперь я — костыль для прокаженных мира».

Роль эта подходила мальчику, «всегда встававшему на сторону слабых», как заметила Мими. Но чтобы чувствовать себя в этой роли по-настоящему свободно, Джон посчитал необходимым добровольно отречься от одной из наград, дарованных правящей элитой. То был орден кавалера Британской империи, который ему вместе с другими битлами вручила в 1965 году королева. В то время он смутился, а теперь в избавлении от награды видел способ явить грядущему миру семидесятых нового Джона Леннона.

Он отправил Леса Энтони, своего водителя, в Сэндбэнкс — забрать медаль с каминной полки Мими, — и написал короткое письмо королеве. Оно гласило:

Ваше Величество

Я возвращаю свой орден, ибо протестую против участия Британии в биафро-нигерийской заварушке, против нашей поддержки Америки во Вьетнаме и против того, что «Cold Turkey» ползет вниз в хит-парадах.

С любовью,

Джон Леннон

Энтони на «роллс-ройсе» отправился в Букингемский дворец доставлять орден и письмо, а Леннон, весьма позабавленный, позвонил мне в Evening Standard и рассказал о своей проделке. История успела попасть в вечерний выпуск, так что жители пригородов, возвращавшиеся с работы из города домой, прочли о ней тем же вечером.

Как и предвидел Джон в нашей телефонной беседе, его протест приняли не очень хорошо. Королева не комментировала — она этого никогда не делает, — но газетные эксперты обвиняли битла не только в неуважении к монарху, но и в попрании самой чести. По правде говоря, то был не самый радужный момент в жизни Джона. Уравнять в безвкусной шутке страшную гражданскую войну, которая бушевала между Нигерией и ее отколовшейся провинцией Биафра, с плохими продажами его последней пластинки — в этом был некий непостижимый паралич чувств. Годы спустя он будет жалеть о выбранных выражениях. Правда, он никогда не жалел о том, что отослал обратно орден.

В те последние месяцы 1969 года в его жизни возник еще один повод для будущих сожалений: расцвет отношений с самопровозглашенным — и для всех, кроме Джона, сомнительным — лидером британских чернокожих активистов. Того звали Майкл де Фрейтас, он же Майкл Абдул Малик, и когда-то он был известен как сутенер и наемный бандит у лондонского трущобного рэкетира, но теперь говорил всем, что изменился и стал едва ли что не святым. Он выступил под революционным псевдонимом Майкл Икс и планировал открыть на Холлоуэй-роуд, в бедном районе на севере Лондона, культурный центр для чернокожих «Блэк-хаус». И Джон, привлеченный вроде бы благой целью, готов был потратить на это деньги, которых у него куры не клевали. Де Фрейтас, мошенник, аферист и много кто еще, обвел его вокруг пальца, как и других своих богатых благодетелей. Намерения Джона были благими, но он был легковерным и безотказным. Решив, что он сам выступает против истеблишмента, Леннон приветствовал тех, в ком видел романтику повстанцев.