Критическая масса. Как одни явления порождают другие - Филип Болл

Конечно, второй результат, как и любой прогноз, сделанный задним числом, выглядит не очень убедительно, однако при рассмотрении политической ситуации той эпохи стоит признать, что в предположении о войне объединенной Европы со сталинским экспансионистским государством в 1940-х годах нет ничего абсурдного. В конце концов, пакт Молотова — Риббентропа лишь на короткое время снизил взаимную враждебность между СССР и Германией, но вплоть до 1941 года формально сделал Францию и Англию врагами Сталина. Более того, в этих двух странах были очень сильны лозунги к прямому военному вмешательству Запада на стороне Финляндии во время нападения на нее СССР в 1939 году, и лишь недостаток военных средств помешал тогда Англии воевать одновременно против Германии и СССР. Даже после начала войны между Германией и СССР отношения Черчилля и Сталина оставались натянутыми (строго говоря, они даже ухудшились впоследствии, после вступления в войну Соединенных Штатов). Как писал историк Эрик Хобсбаум, в это время возникали «поразительные союзы, объединявшие вдруг Рузвельта и Сталина, Черчилля и британских социалистов, де Голля и французских коммунистов»5. В справедливости сказанного легко убедиться, проследив, как быстро и драматично разорвались все отношения между союзниками сразу после окончания войны.

Таким образом, ландшафтная модель демонстрирует, что война между Британией и Германией была наиболее вероятным, но вовсе не единственным вариантом развития международной обстановки, сложившейся к 1936 году. Поскольку противостоянию «союзники — страны оси» в модели соответствует более глубокая впадина, то существовала и большая вероятность того, что история пойдет именно этим путем. Однако при небольшом изменении баланса межгосударственных отношений все могло пойти и по-другому, Британия, например, вполне могла бы воспринять в качестве своего наиболее опасного врага не Гитлера, а Сталина.

Интересно обсудить мелкие неувязки в прогнозе. Как уже было сказано, Португалия попала в несколько необычную политическую и дипломатическую ситуацию. Что касается Польши, то ее попадание в «неправильный» лагерь объясняется тем, что она одинаково враждебно относилась и к Германии, и к СССР, ее опасения в полной мере подтвердили последующие события, когда СССР напал на Польшу через 16 дней после нападения Германии, после чего Гитлер и Сталин просто разделили Польшу между собой. Эта страна фактически подверглась двойному нападению, так что ее нельзя отнести в модели ни к какому лагерю (или, что то же самое, можно отнести к обоим).

Кроме того, связанная с Польшей «ошибка» объясняется еще и тем, что время прогноза относилось к 1936 году, так что учитываемый в модели «размер» государств успел за следующие три года значительно измениться, особенно в случае Германии, не только значительно усилившейся в военном отношении, но и присоединившей к себе некоторые дополнительные территории на юге и юго-востоке. Статистические данные за 1936 еще позволяют говорить о двух описанных и почти равноценных конфигурациях, а к 1938 году наиболее вероятной стала конфигурация, которая была реализована дальнейшим ходом истории. Незадолго до начала войны значительный рост «размеров» Германии увеличил степень ее отталкивания от Польши, что и привело последнюю в ту коалицию, к которой она стремилась изначально, так что можно полагать, что модель энергетического ландшафта правильно описывает образование политических союзов, и ее удивительно точный прогноз не является случайностью[112].

Разумеется, скептически настроенный читатель вправе предположить, что разделение Европы на два лагеря стало результатом заранее принятых решений, на которые почти не влияло развитие международных отношений. Успех ландшафтной модели в этом варианте представляется лишь кажущимся и даже несколько напоминает прогнозы «реалистических» геополитиков, которые строят схемы, исходя из представлений о всеобщей подозрительности и враждебности. В защиту модели можно сказать, что при таких «представлениях» она легко превращается в ландшафт, подобный спиновым стеклам, в котором стабильны не две, а сразу 209 коалиций, ни одна из которых вообще не напоминает реальный ход исторических событий.

Модель энергетических ландшафтов в действительности представляет собой нечто большее, чем простую, хотя и очень выразительную попытку анализа исторических событий прошлого. Дело в том, что она позволяет построить некоторую карту вероятностей развития истории вообще.

Многие исследователи очень часто пытались и пытаются оценивать прошлое, исходя из предположений типа «если бы... то...», так что такие попытки даже получили название альтернативной[113] истории. В кругах ис- ториков-профессионалов это считается недостойным занятием, их наука, говорят они, сводится только к интерпретации реальных фактов, а не к обсуждению фантастических возможностей развития событий, которые могли бы произойти, но не произошли[114]. Философ Майкл Окешот в этой связи указывает, что бессмысленно, например, связывать распространение христианства с бегством святого Павла из Дамаска, так как, задаваясь вопросом «А что случилось бы, если бы это бегство не удалось?», мы сразу перестаем «относиться к фактам как к историческим событиям. Конечным результатом такого может стать неправильно понимаемая или сомнительная история. Этот подход может привести и к полному отрицанию научной ценности истории вообще»6.

Противоположную позицию занимает английский историк Найол Фергюсон, который в книге с характерным названием Виртуальная история защищает право альтернативной истории на существование. Некоторые историки считают, что историю следует рассматривать в виде ветвистого дерева, где, по словам Андре Моруа «существует бесконечное число одинаково истинных прошлых времен»7, что напоминает тропинки в знаменитом рассказе Борхеса «Сад расходящихся тропок». Возможно, это и так, отвечают оппоненты, но раз сделан выбор, все остальные ветви засыхают, и мы ничего не можем сказать о них.