Божьи воины - Анджей Сапковский

— Не делай такой изумленной мины. Да, сейчас я нахожусь вмонастыре кларисок в Белой Церкви. По собственной воле. Когда надо будетрешать, что делать дальше, я приму решение тоже по собственной воле. Я ведь нетолько conversa[190]... К тому же не полностью. Я подумываю.Над будущим...

— Ютта...

— Я еще не кончила. Я призналась тебе в любви, Рейнмар,потому что люблю тебя, люблю по-настоящему. Так что ты изменяй мир, а я будуждать. Без всякой, откровенно говоря, альтернативы...

Он прервал ее, наклонился в седле и схватил за талию. Поднявна руках, стянул с седла, вырвал ноги из стремян, оба они опустились в глубокийсугроб. Заморгали, стряхивая (ухой снег с век и ресниц, глядели друг другу вглаза. В потерянный и обретенный рай.

Трясущимися руками он ласкал ее кубрак, гладил нежный мех,упивался вызывающе резкой шероховатостью вышивки, дрожащими пальцамипрослеживал несущие в себе тайну плисы и утолщения швов, касался подушечками,тискал и ласкал возбуждающе твердые бугорки и пуговички и чудесно таинственныезастежки, вышивки, феретки и букли. Вздыхая, ласкал приятно раздражающую пальцытолстую вязку шерстяного шарфа, нежно гладил божественную мягкость дорогоготурецкого шелка. Погружал лицо в мех воротника, напоенного роскошными ароматамивсей счастливой Аравии. Ютта часто дышала и чуть постанывала, напряглась в егообъятиях, вонзила ногти в рукава его куртки, прижалась щекой к стеганому сукну.

Резким движением он сбросил ее колпак, дрожащими пальцамираскутал шею, распутав шарф, обвивавший ее как змей Ермунганд[191]— неторопливо отодвинул край шелковой подвики, добрался, словно Марко Поло доКитая, до ее нагости, до голой кожи щеки. И до изумительно разнузданной нагостиуха, выглядывающего из-под ткани. Коснулся уха нетерпеливыми губами. Николеттазастонала, напряглась, вцепилась в его воротник, хищной рукой стискивая илаская скользкую, латунно-твердую застежку его пояса.

Крепко обнявшись, они не разнимали губ в поцелуе долгом истрастном. Очень долгом и очень страстном. Ютта застонала.

— Мне холодно сзади, — жарко дохнула она ему прямо в ухо. —Я промокаю от снега.

Они встали, оба дрожа. От холода и возбуждения.

— Солнце заходит.

— Заходит.

— Я должна возвращаться.

— Николетта... А нельзя ли...

— Нет, нельзя, — прошептала она. — Я живу в монастыре, я жеговорила. И начался адвент. В адвент нельзя...

— Но... Но я... Ютта...

— Поезжай, Рейнмар.

Когда он оглянулся в последний раз, она стояла на опушкелеса, озаренная светом клонящегося к закату солнца. В этом блеске и зимнейпосвете, он отметил это с изумительной уверенностью, она уже не была Юттой деАпольда, чесниковной из Шёнау... обитающей у кларисок. На опушке леса, верхомна своей серой кобыле, стояла богиня, светозарная фигура дивной красоты,неземное явление, divina facies, Miranda species[192].

Небесная Венера, владычица стихий. Elementarum omnium domina[193].

Он любил ее и преклонялся перед ней.

в которой происходит множество встреч, разделенные друзьявновь сходятся, и наступает тысяча четыреста двадцать восьмой Господень год,изобилующий событиями.

Возвращался он медленно, задумавшись, вперив глаза в гриву,позволяя коню сонно шлепать по мокрому снегу и чуть ли не самому выбиратьдорогу. Пересек Вроцлавский тракт и поехал напрямую, той же дорогой, по которойприехал. Он не спешил, хотя уже смеркалось, а красный шар солнца заходил заверхушки деревьев.

Конь фыркнул, копыта загудели по бревнам и доскам, Рейневанподнял голову, натянул вожжи. Он раньше, чем ожидал, добрался до мостика,стягивающего края лесного яра, по дну которого, гудя и бурля, бежал юркийручей. Мостик был не очень широк, хлипок и довольно потрепан. Торопясь к Ютте,он проехал по нему верхом. Сейчас предпочел слезть и тянуть похрапывающего коняза трензель.

Он был на половине пути, когда заметил, как из-за буков замостиком появляется всадник в черном плаще.

Рейневан испугался. Инстинктивно оглянулся, хотя о том,чтобы развернуть коня на мостике, и думать было нечего. Инстинкт его не подвел.За спиной тоже был всадник. Он скрежетнул зубами, проклиная в душе собственнуюбеспечность и расхлябанность.

К стоящему на конце мостика коннику присоединился еще один.

Рейневан крепче ухватил вожжи и мундштук храпящего коня.Нащупал рукоять стилета. И ждал развития событий.

Блокирующие его люди явно тоже ожидали такого развитиясобытий, потому что ни один не заговорил и не сделал никакого жеста. Рейневанглянул вниз, под мостик. То, что он увидел, ему не понравилось. Яр былглубокий, а у камней, вокруг которых пенилась вода, были отвратительно острыекрая и грани.

— Кто вы? — спросил он, хотя знал кто. — Чего вам от менянадо?

— Это тебе, — сказал тот задний, откидывая капюшон, —чего-то надо от нас. Пора уточнить чего? И по чьему приказу.

Рейневан узнал его сразу. Это был тот высокий и смуглый сничего не выражающим лицом и внешностью странствующего подмастерья. Тот,который вначале наблюдал за ним в корчме в Тепловодах, а потом спас, подавконя.

Остальные тоже открыли лица. Одного из них он тоже знал. Этобыл белобрысый блондин с выдающимся подбородком, тот самый, который две неделиназад ворвался в его стойло в конюшне с андалузской навахой в руке. Третьего,тощее и костлявое лицо которого напоминало череп мертвеца, он не знал и никогдане видел. Но догадывался, кто он такой.

— А где же четвертый? — смело спросил он. — Господин Ольбрамили как там его? Тот, которому «Под колокольчиком» не удалось заколоть меня вовремя сна?

Черепоглавый откинул свисающий набок коня плащ, приоткрылзаряженный арбалет. Небольшие размеры и эстетика изготовления выдавалиохотничье, а не боевое оружие. Такие арбалеты уступали боевым в дальности исиле удара, но решительно превышали прицельностью. Умелый стрелок непромахивался из такого оружия, а с двадцати шагов попадал в яблоко так жеуверенно, как Вильгельм Телль из кантона Ури.