Божьи воины - Анджей Сапковский

На ней была мужская одежда: подватованный узорчато-расшитыйкубрак с бобровым воротником, перчатки для конной езды, толстые, изготовленныеиз крашеной шерсти braccae, то есть брюки, высокие сапоги. Колпачок с меховойкаймой был надет на прикрывающую шею и щеки шелковую ткань, шею охватывалшерстяной шарф, заброшенный концом на плечо на манер мужской liripipe.

— Ты навел на меня чары, магик, — холодно сказала она. — Яэто чувствовала. Приехать сюда меня заставила какая-то сила. Я не могла ейпротивиться. Признайся, ты чаровал?

— Чаровал, Николетта.

— Меня зовут Ютта. Ютта де Апольда.

Он помнил ее другой. Вроде бы ничто не изменилось, ни лицо,овальное, как у Мадонны кисти Кампено, ни высокий лоб, ни правильные дугибровей, ни форма губ, ни слегка вздернутый нос, ни выражение лица — обманчиводетское. Изменились глаза. А может, вовсе и не изменились, может, то, что онвидел в них сейчас, было там всегда? Скрытое в бирюзово-голубой бездне холодноеблагоразумие — благоразумие и ожидающая разгадки загадка, ожидающая открытиятайна. Это он уже видел. В почти таких же голубых и таких же холодных глазах еематери. Зеленой Дамы.

Он подъехал еще ближе. Кони фыркали, пар, вырывающийся из ихноздрей, смешивался.

— Рада видеть тебя здоровым, Рейнмар.

— Рад видеть тебя здоровой... Ютта. Прекрасное имя. Жаль,что ты так долго скрывала его от меня.

— А разве ты, — подняла она брови, — когда-нибудь спрашивало моем имени?

— А как я мог? Я принимал тебя за другого человека. Тыобманула меня.

— Ты сам себя обманул, — взглянула она ему прямо в глаза. —Тебя обманула мечта. Возможно, в душе ты желал, чтобы я была кем-то другим? Вовремя похищения ты, ты сам, собственным пальцем показал меня дружкам какБиберштайновну.

— Я хотел... — Он натянул вожжи. — Я должен был защитить васот...

— Вот именно, — подхватила она. — Так что мне оставалосьтогда делать? Возражать? Показать твоим дружкам-разбойникам, кто есть кто вдействительности? Ты же видел, Каська от страха чуть не умерла. Я предпочласама дать себя похитить...

— А меня выставить дураком. На Гороховой Горе у тебя бровь недрогнула, когда я называл тебя Катажиной. Тебе выгодней было сохранятьинкогнито. Ты предпочитала, чтобы я ничего о тебе не знал. Ты ввела взаблуждение меня, ввела в заблуждение Биберштайна, ввела в заблуждение всех...

— Обманывала, потому что была вынуждена. — Она закусилагубу, опустила глаза. — Ты не понимаешь? Когда утром я спустилась с ГороховойГоры в Франкенштайн, то встретила купца, армянина. Он пообещал отвезти меня вСтолец. И сразу же за городом, не веря своим глазам, я повстречала тех двух, КасюБиберштайн и Вольфрама Панневица-младшего. Они ничего не должны были говорить,достаточно было на них взглянуть, чтобы понять, что в ту ночь не только япознала... Хм-м... Что не только со мной случилось... Хм-м... любопытноеприключение. Каська панически боялась отца, Вольфрам своего — еще больше... Ачто оставалось делать мне? Рассказать о чарах? О поднебесном полете на шабашколдунов? Нет, для нас обеих лучше было изображать из себя идиоток иутверждать, что мы сбежали от похитителей. Я рассчитывала на то, что,перепугавшись мести господина Яна, раубриттеры сбегут за седьмую гору и правданикогда не выйдет наружу. Что никто даже не станет доискиваться. Ведь не моглаже я знать, что Кася Биберштайн беременна...

— А изнасиловал ее, оказывается, я, — горько докончил он. —Тебя нисколько не взволновал тот факт, что для меня это означало смертныйприговор. И более тяжелый, чем смерть, позор. Пятно на чести. Ты — истиннаяЮдифь, Ютта. Помалкивая относительно насилования, ты «сделала» меня как твоябиблейская тезка Олоферна. Ты отдала им мою голову.

— Ты не слушал, что я говорила? — Она дернула вожжи. —Очистить от обвинения в совершении насилия значило обвинить в чарах, а тыдумаешь, твоей голове это было бы лучше? Впрочем, меня все равно никто и непослушал. Какое значение имеют слова девушки, как известно, неразумной, посравнению со словом присягнувшего на кресте рыцаря? Меня высмеяли бы, решив,что я страдаю истерикой и бешенством матки. А ты был в безопасности. В Чехии,никто не мог тебя там достать. По крайней мере до тех пор, пока, как я ожидала,Вольфрам Панневиц одолеет свой страх и падет Биберштайну в ноги, прося у негоКасиной руки.

— Он до сих пор этого не сделал.

— Потому что дурак. Мир, оказывается, кишмя кишит дурнями.Как с девушкой переспать, так каждый тут как тут. А что потом? Поджать хвост?Ноги в руки и драпануть в чужие края...

— Это ты мне?

— Ишь какой ты шустрый.

— Я писал тебе письма.

— Адресуя их Катажине Биберштайн. Но и она не получила ниодного. Времена не благоприятствуют переписке. Жаль. Я с радостью приняла бысообщение, что ты жив. Охотно прочитала бы, что ты пишешь... Мой Рейнмар.

— Моя Николе... Ютта... Я люблю тебя, Ютта...

— Я люблю тебя, Рейнмар, — ответила она, отворачиваясь. — Ноэто ничего не меняет.

— Не меняет?

— Ты приехал в Силезию исключительно ради меня? — Возвысилаона голос. — Ты любишь меня до самой смерти, ты жаждешь соединиться со мной доконца жизни? Если я соглашусь, ты бросишь все, и мы убежим вместе куда-нибудьна край света? Сразу, немедленно, так, как стоим? Два года назад, отдавшисьтебе, я была готова. Но ты боялся. Теперь наверняка помехой будет важнаямиссия, которую ты должен исполнить. Признайся! Я права?

— Права, — признался он, неведомо почему краснея. — Этодействительно важная миссия, действительно святая обязанность. То, что я делаю,я делаю и для тебя. Для нас. Моя миссия изменит картину мира, поправит этотмир, сделает его лучше и прекраснее. В таком мире, в истинном царстве Божием,когда оно настанет, мы будем жить, ты и я, жить и любить до конца. Я так хочуэтого, Ютта. Я мечтаю об этом.

— Мне почти двадцать лет, — сказала она после долгогомолчания. — Моей сестре пятнадцать, на Трех Царей она выходит замуж. Онасмотрит на меня свысока и сочла бы сумасшедшей, если б узнала, что я совершенноне завидую ее приближающемуся замужеству, а тем более жениху, который в трираза старше ее, к тому же пьянь и неуч. А может, я действительно ненормальная?Может, отец был прав, отнимая у меня и сжигая книги Хильдегарды из Бингена иКристины де Писан? Что ж, любимый мой Рейнмар, исполняй свою миссию, бейся заидеалы, ищи Грааль, изменяй и исправляй мир. Ты — мужчина, и мужское дело —драться за мечту, искать Грааль и исправлять мир. А я возвращаюсь в монастырь.

— Ютта!