Ордынская броня Александра Невского - Дмитрий Абрамов

Уже после переправы разговор вновь пошел о том, где встречать врага. Со слов князя Владимира и Мирослава выходило, что и в поле галицкие, волынские и киевские вои не смогут разгромить врага. По сведениям сторожи, у противника воев было почти вдвое больше, чем у Даниила и Владимира. Кроме того, и черниговская и северская рати были сплошь конными, как и половцы. Явно было и то, что и киевский князь и боярин Мирослав боятся открытого столкновения с черниговскими, северскими полками и половецкой конницей. И Владимир Рюрикович и Мирослав предлагали войти с войском в Звенигород и укрываться за его стенами. Это было уж совсем не по душе Даниилу Романовичу. Весь его жизненный, воинский опыт, чутье подсказывали, что подобные действия ведут к неизбежному поражению. Мало того, запереться в граде и сесть в осаду означало отдать всю свою вотчину на растерзание ворогу. С этим он смириться не мог. Обвинив киевского князя и боярина в малодушии, Даниил стал упрекать Владимира и в том, что тот необдуманно ввязался в войну с Михаилом Черниговским, да еще вовлек и его. Но коль уже случилось биться с ворогом, то биться нужно до смерти, защищая свое дело. Воин, вышедший на брань, должен победить или пасть. Потому Даниил предлагал встретить врага у стен Звенигорода в поле. Благо и пешего ополчения подошло к городу тысячи четыре. Даниила поддержал брат Василек, а князь Владимир и боярин Мирослав, пристыженные галицким князем, согласились встречать ворога у стен Звенигорода.

* * *

Черниговские, северские полки и половцы быстро «перелезали» Днестр в нескольких местах. В небольшой приречной долине у стен града, стоявшего на высоком береговом мысу, их ждали конные и пешие рати киевской и галицко-волынской земли.

Княжий детский Горислав вел козельский стяг на левом плече черниговского войска. Рядом, ошую шли на рысях кмети Воротынского и мценского стягов. В двух полетах стрелы от врага конные отряды черниговцев остановились. Перед ними плотными рядами стояли рати Галицкой земли. Еще далее, где-то на расстоянии двух поприщ, возвышались на холме рубленые стены града. Слышно было, как там звенели церковные била и, верно, служили молебен. Вражеская пешая рать, стоявшая супротив козельского стяга, казалось, была потемнена и грозно молчалива. Тысячи копий, еще поднятые вверх, колыхались. В задних рядах рати происходило движение. Видимо там строились и готовились к соступу лучники.

Горислав ждал, что вот-вот раздастся троекратный звук рога и их стяги будут брошены против пешей рати, которая, упрется в землю ногами и, выставив копья, будет драться и стоять насмерть. Не любил Горислав биться с пешцами, построенными плотными рядами. Хорошо понимал, что тем не убежать от конницы, и они будут стоять в брани долго и упорно, истекая кровью и до изнеможения сил. В душе детский сильно волновался за исход боя, волновался за жизнь многих своих земляков, да и за свою не меньше. Смутное чувство неправедности этой войны и кровопролитья, затеянного князьями, томило душу Горислава. Потому он был скуп на слова, серьезен и казался злым. Путята подъехал к детскому и о чем-то заговорил. Но Горислав лишь отмахнулся рукой, мол потом переговорим, и продолжал внимательно всматриваться вперед в ряды вражеской рати. Сигнала к соступу все еще не было слышно. Время мучительно и медленно тянулось. Волновались кмети. Тревожно ржали и фыркали кони. Но вот тишину рассек лихой посвист. Гулкий стук тысяч лошадиных копыт, ржание коней, гиканье степняков огласили долину. Горислав посмотрел одесную, и увидел, как немного ниже их отряда, в долине, половецкая орда пустила коней наметом в сторону вражеской рати. Кони, разогретые всадниками, бешено неслись, разбрызгивая придорожные лужи. Грязь ошметками летела из-под копыт. Половцы натягивали тетивы луков и целили в ворога. Кто-то уже оголил кривую саблю, мерцавшую тусклой синевой и крутящуюся на ременной петле у запястья десницы.

Половецкий напуск в начале сечи был совсем не по душе Гориславу. На всю жизнь запомнил он, как половцы, опрокинутые татарами на Калке, бежали вспять и смешали ряды русских полков. Детский зло сощурил глаза, и шрам на его лике побагровел. Перекрестясь, он молча наблюдал за ходом событий, уже готовый к любому исходу. Презрительно плюнул через плотно сомкнутые уста и почти неслышно отматерил черниговских воевод. Было видно, что и Путята тоже сильно взволнован, ибо он что-то громко сказал, обращаясь к детскому, ударил себя десницей по бедру и покачал головой. Однако гул нарастающей сечи не позволил Гориславу услышать слова товарища. Щуря серые глаза, детский внимательно следил за тем, что делается там, впереди и одесную, где уже с криками, ржанием, гиком и звоном и громом соступили ратные. Он видел, как половцы осыпали пеших галичан сотнями стрел, но и им досталось. Кто выпал из седла, а кто и повис на стременах, побитый стрелами. Затем ухо его четко различило треск и ломление копий. Сшибка началась. Сабельный сполох и скепанье секир о доспехи перекрыли ржание раненых коней и крики людей. Половцы не повернули вспять, и их лучники из задних рядов продолжали осыпать галицкую рать стрелами. Горислав вновь осенил себя крестным знамением и, успокаиваясь, оборотился на восток. Там — где-то вдали — ближе к реке вошли в соступ конные полки. И оттуда ветер тоже доносил тяжелый и раскатистый гул сечи похожий на гул надвигающегося урагана.

Обернувшись, детский оглядел своих земляков — козельских кметей. Сейчас многим из них предстояло впервые идти в смертельную сечу. Молодь с побледневшими лицами и побелевшими устами готовила луки. У кого-то тряслись руки, и он никак не мог накинуть петлю тетивы на вырез изогнутого древка. Кмети постарше вели себя увереннее, оправляли щиты, мечи и топорики на поясах, перехватывали тяжелые копья, упирая древко в стремя или прикладывая его между десным боком и предплечьем. Мало кто всматривался вперед — туда, где смерть уже косила своей страшной косой недавно еще совсем здоровых, крепких и живых людей, но теперь — своих и вражеских воев. Кони чувствовали переживание кметей и тревожно ржали, переступая с ноги на ногу. Время тянулось страшно медленно. Не прошло и получаса, как половцы вошли в соступ, но казалось, что миновал уже час.

Наконец откуда-то с десного плеча или из-за спины зазвучал троекратный и пронзительный звук рога, призывающий к соступу конные стяги ошего плеча. Горислав привстал на стременах и что-то громко и зычно выкрикнул, обращаясь к своим кметям, а затем, опустив копье и плотно прижав его к десному боку, тронул шпорами коня. Детский плохо помнил, как конь нес его на ворога. Почти не услышал из-за нарастающего гула, как пропели сотни стрел над его головой, но увидел, как словно смерчем ударило по галицкой рати. Осыпаемые половецкими и черниговскими стрелами, укрываясь тяжелыми щитами от их ударов, истекая кровью и теряя людей, пешая рать грозно выставила перед собой копья, молча, сурово и страшно ожидая своего противника. Уже с расстояния полета стрелы детский видел, что жеребец несет его прямо на двух ратных плотно прижавшихся друг к другу и опустивших копья. Горислав не отворотил коня. Тот сам знал, как вести себя. Расстояние между ним и пешцами стремительно сокращалось. Вот жеребец сделал еще несколько скачков. Горислав успел увидеть сузившиеся от злости, напряжения и ужаса смерти зрачки глаз галицких русичей, увернулся от удара и сам ударил того, который показался ему моложе. Сокрушительный удар его пришелся в верхний край червленого щита. Копье, словно выдернутое из рук детского, осталось там, куда был направлен удар, и молодой галичанин, охнув, пал навзничь. Другой ратник, что явно был старше и сильнее, хотя и ниже ростом, уже оставил свое копье в груди коня другого козельского кметя, свалив жеребца. Без промедления, отбросив щит, он выхватив из-за пояса секиру, и обрушил ее на придавленного конем козлянина. Тот пытался выдернуть ногу из стремени и вылезти из-под поверженного, бившегося в смертельных конвульсиях коня. Но второй удар галицкой секиры, обрушенной на него с гиком, уложил его на землю, уже обрызганную кровью. Горислав, отбросив щит, повернул коня и выпрастал тяжелый харалу из ножен. Ратник на мгновение, повернув чело, в сторону своего поверженного на землю соратника, перехватил секиру и, с чувством мести в глазах, с криком ненависти, подсек ноги серебристо-серому жеребцу. Конь жутко заржал, но устоял и в следующий момент встал на дыбы, обрушивая свои передние кованые копыта на врага. Галичанин прянул в сторону — в глубину ломавшегося строя, и в этот момент детский успел острием харалуга ошеломить его. Ратник устоял, хотя глаза его помутнели, а руки и ноги ослабли. Он вновь махнул секирой почти вслепую добивая жеребца. Детский, пытаясь ослабить врага, вновь обрушил харалуг, пришедшийся в десное плечо ратника. Но тот все еще упрямо стоял на ногах и держал секиру. Чем-то тяжелым ударило Горислава со спины по шелому. Он понял, что кто-то из ратников второго ряда достал его палицей или клевцом. Шелом выдержал, хотя в голове зашумело и помутилось. Краем глаза Горислав увидел, что козельские кмети ломают плотный строй пешей рати. Конь его пошатнулся, стал заваливаться и грянул на бок. В следующий миг детский всей ошеей частью тела и головой ощутил тяжелый удар о землю, услышал железный скрежет дощатой брони, и мгла на мгновение застила ему очи. Тяжелая птица с большими крыльями как тогда, в схватке за Днепром, медленно пролетела над ним, но не взяла его в свои когти. Сознание возвратилось к детскому. Мысль о том, что он не имеет права уснуть и забыться, что он во главе стяга и отвечает за людей, за молодь, вверенных ему, пришла первой. Он открыл очи и увидел небесную синеву, понял, что жив и может молиться. Сделав усилие над собой, привстал, опираясь на оший локоть. В голове шумело и все плыло перед глазами. Казалось, что с того момента как он грянул с конем обземь, прошел час, но прошло не более десяти минут. Терпя невыносимую боль во всем теле, стал выпрастывать ошее бедро и ногу из-под умиравшего и бившегося в судорогах жеребца. Сеча кипела и гремела где-то рядом, но уже не над ним. Выпростав ногу и с трудом поднявшись, детский осмотрелся. Галицкий ратник лежал на десном боку, подплывая кровью. Секира была все еще зажата в его дланях. Горислав понял, что галичанин еще жив, еще видит его, и что-то с ненавистью хрипит своими смелыми и упрямыми устами. Присмотревшись, детский увидел, что из спины ратника торчит оперенная стрела, и понял, как избежал верной смерти. Сощурив глаза, он посмотрел вокруг себя, увидел сотни поколотых, посеченных, смятых воев и понял, что черниговцы все же сломали сопротивление пешей рати и погнали ее в сторону града. Он перекрестился дрожавшей десницей. Изнемогая от шума в голове, сел на землю рядом с павшим конем, снял тяжелый шелом и положил голову себе на руки. Серебристо-серый жеребец, заплывая кровью, все еще бил задними ногами, косил десным глазом вокруг и храпел, оставляя мир живых средь смертного поля.