Начало эры разума - Уильям Джеймс Дюрант

сама организация которых делала их консервативными. Почти в каждом городе Италии было такое общество, посвятившее себя развитию литературы и взаимной терпимости к поэзии. Академия делла Круска (т. е. «Злаков»), основанная во Флоренции в 1572 году, предвосхитила Французскую академию, составив словарь языка (1612 и далее) и попытавшись регулировать литературный стиль и вкус.

Итальянские историки были лучшими в эпоху. Мы уже отмечали страстную «Историю Тридентского собора» Сарпи. Кардинал Гвидо Бентивольо написал удивительно сочувственный рассказ о восстании в Нидерландах. Он мог бы сделать и больше, но умер во время конклава как раз в тот момент, когда, казалось, его собирались избрать папой — по словам Ниция Эритрея, его довел до смерти храп кардинала в соседней камере, который лишил его сна на одиннадцать ночей подряд.65 Кардинал Цезарь Бароний составил обширную историю Церкви (Annales ecclesiastici, 1588–1607) в двенадцати фолиантах, которые впоследствии ученые расширили до тридцати восьми томов; Ранке назвал их совершенно лишенными очарования,66 Но Гиббон нашел их полезными, а кардинал сделал похвальную попытку быть справедливым. «Я буду любить особой любовью, — писал он, — человека, который наиболее строго и сурово исправляет мои ошибки».67 Исаак Казобон взялся за это, но отказался, написав вступительный фрагмент на восемьсот страниц фолианта.

Театр процветал, а драматургия приходила в упадок. Было написано мало запоминающихся пьес, но многие из них были поставлены, причем со сценической пышностью и гистрионским мастерством, которые заставляли Иниго Джонса изумляться и учиться. Итальянские актеры пользовались спросом на всем континенте. Если в Англии женские роли доставались мальчикам, то в Италии их играли женщины. Актрисы уже обожествлялись; Тассо посвятил сонет Изабелле Андреини, которая была не только прекрасной исполнительницей, но и неплохой поэтессой и хорошей женой.

В этот период выделяются две пьесы, отчасти потому, что они основали новый жанр на сцене — пасторальную драму. Тассо придал ей импульс своей «Аминтой» (1573); Джованни Баттиста Гуарини создал классический образец в «Пасторе Фидо» (1585). «Если бы он не читал «Аминту», — говорил Тассо, — он бы не превзошел ее».68 Кардинал Беллармин упрекал Гуарини за разнузданность пьесы, говоря, что она принесла больше вреда христианству, чем все ереси Лютера и Кальвина; однако при тщательном поиске не удалось найти более грубой сцены, чем прелестная Кориска, предлагающая «два яблока» своей груди неоцененному Сильвио, охотнику, который «получает больше радости от одного пойманного зверя… чем от любви всех нимф, какие только есть».69 За исключением Сильвио, пьеса, как и почти вся итальянская поэзия того времени, имеет чувственную температуру, сливающую все живое в любовь. Действие происходит в пасторальной Аркадии, в том «прекрасном золотом веке, когда молоко было единственной пищей», никакие пороки и горести не запятнали человечество, а любовь была свободна от всех порицаний и оков.70 После выхода «Аминты и этого верного пастуха», «Дианы, очарованной» Монтемайора, «Аркадии» Сиднея и «Верной пастушки» Флетчера половина читающего населения Европы была отправлена на пастбище.

Кресчимбени перечислил 661 сонетиста, которые в Италии XVI века без труда находили созвучные рифмы для своих вариаций на тему Петрарки.71 Некоторые из лучших сонетов того времени были выброшены Кампанеллой и Бруно как искры из их философского костра. Алессандро Тассони сатирически отозвался о сонетистах и идолопоклонниках Петрарки, Марини и Тассо в одной из самых известных итальянских поэм «Похищенное ведро» («La secchia rapita»). Поскольку ее жертвой стал могущественный вельможа, никто не стал ее публиковать; но спрос был так велик, что переписчики процветали, копируя ее и продавая по восемь крон за рукопись; в конце концов она была напечатана во Франции и контрабандой ввезена в Италию. Итальянских читателей очаровывали не только меткость и острота колкостей, но и эпизоды чистой поэзии, которые прерывали уморительный смех: история любви Эндимиона, деликатно рассказанная, почти бок о бок с изображением сенатора, путешествующего на небеса на туалетном стуле.

Только два итальянских поэта превзошли славу Тассони в эту эпоху — Тассо и Джованни Баттиста Марини. Родившийся в Неаполе и воспитанный в духе закона, Джованни оставил мольбы ради рифм и некоторое время вел бродячую жизнь. Маркиз Мансо, простив разнузданность лирики Марини, выделил ему комнату в своем дворце, где на почтительном расстоянии юноша мог смотреть на мрачного разлагающегося Тассо. За помощь другу в похищении девушки он был брошен в тюрьму. Освободившись, он отправился в Рим, где любезный кардинал Пьетро Альдобрандино сделал его своим личным секретарем. Кардинал отвез его в Турин и там потерял его для Карла Эммануила, герцога Савойского. Некоторое время Марини наслаждался вином и уксусом придворной жизни. Он высмеял поэта-соперника, Гаспаро Муртолу, который подкараулил его, выстрелил в него, промахнулся, но ранил слугу герцога. Муртола был приговорен к смерти; Марини помиловал его и заслужил самую горячую неблагодарность своего соперника. Попав в тюрьму за сатиру на слишком личные темы, Марини принял приглашение Марии де Медичи украсить ее двор в Париже (1615). Итальянцы из ее свиты приветствовали его как свой голос во Франции; его боготворили, и он получал жирные синекуры; лорды и дамы хорошо платили ему за предпечатные копии его эпопеи «Адоне». Один из таких экземпляров попал к кардиналу Бентивольо, который обратился к Марини с просьбой очистить поэму от развратных пассажей; мы не знаем, насколько автор постарался. Адоне был опубликован в Париже в 1623 году, внесен в Индекс и стал предметом ярости и темой для обсуждения в Италии. Когда Марини вернулся в Неаполь (1624), проезжие обсыпали его карету розами, дворяне выходили проводить его, а красавицы таяли от восхищения на своих балконах. Через год он умер, в возрасте пятидесяти двух лет, на вершине своего богатства и славы.

Адоне» — выдающаяся поэма даже в стране, где поэзия почти так же врождена, как и песня. Ее размер отпугивает нас — тысяча страниц, 45 000 строк. Стиль поэмы включает в себя все те речевые уловки, которые восхищали Лайли в Англии, Гевару и Гонгору в Испании и некоторых précieuses ridicules из отеля Рамбуйе во Франции; маринизм был частью европейской чумы. Умный итальянец испытывал почти чувственную страсть к словам; он швырялся ими в трещащих антитезах, причудливых затеях, искусных иносказаниях, даже легкомысленных каламбурах. Но итальянская публика XVI века, сама кипевшая жаркой речью, не обижалась на эту любовь к хитростям и словесному жонглированию. Да и какое значение имели подобные словесные фокусы в эпосе, который был паяцем секса во всех его проявлениях — нормального, звериного, гомосексуального, кровосмесительного? Здесь были изящно