1917: Государь революции - Владимир Марков-Бабкин

– Все это понятно. Ничего нового ты не сказал. Так было десятки лет, и мне эта проблема, разумеется, знакома. Да, земельный вопрос так или иначе нужно было решать. Правительство господина Столыпина много сделало по этому вопросу. Да и последующие правительства приложили определенные усилия. Мы двигались в этом направлении, и лишь война помешала довести дело до конца. Но я все же решительно не понимаю, зачем ты затеял возню вокруг этого вопроса именно сейчас? Я наоборот делал все от меня зависящее, чтобы не раскачивать ситуацию в ходе войны. Ты же поступил иначе и, как мне представляется, поступил весьма опрометчиво!

– Опрометчиво было начинать войну, не решив этот главный вопрос. Впрочем, бьюсь об заклад, что практически все европейские правительства сейчас проклинают свою легкомысленную самонадеянность. Конечно, война, которая за четыре месяца разрешит все накопившиеся между державами противоречия, выглядела очень привлекательно. Но что мы все получили в итоге? Миллионы уставших подданных, имеющих в руках оружие, но не имеющих никаких реальных личных причин сидеть в окопах и кормить вшей. Ты знаешь, что сейчас происходит на фронтах всех воюющих держав. И наша армия не самая худшая в этом вопросе сейчас. Посмотри на ту же Францию.

– Но это же ты своими «Ста днями» усугубил ситуацию! Да, солдаты устали, но кампанию этого года мы вполне могли осилить! Последняя битва, и война была бы победно окончена!

Качаю головой.

– Последняя битва обернулась бы революцией. Ни у одной из сторон нет сил прорвать фронт. Все наши эпохальные победы в этой войне – это лишь прыжки туда-сюда на небольшие расстояния, которые при этом просто заваливаются трупами. Поверь мне как непосредственному участнику событий. Но я не об этом. Я о том, что война обострила все наши внутренние противоречия. Если в событиях 1905–1907 годов власти удалось подавить все выступления, то сейчас ситуация в корне иная, ведь миллионы недовольных сейчас мобилизованы в армию, и мы сами им дали в руки оружие. Мы сами себя загнали в ситуацию, когда должны идти на уступки или хотя бы демонстрировать перспективу таких уступок. До тех пор, пока война не будет закончена и пока эти миллионы не вернутся домой, сдав свое оружие на склады, мы будем вынуждены заигрывать с ними. Иначе они возьмут все сами, и нам всем крайне не поздоровится. В моей политике не так много безумия, как это может показаться, брат.

Петроград.

6 (19) апреля 1917 года

Второй ледоход. Задули ледяные северо-восточные ветры, принеся в город не только стылую промозглую погоду, но и вновь наполнив Неву многочисленными льдами. В этот раз льдами Ладожского озера. Огромные льдины перемежались с дробным ледяным крошевом, возникающие тут и там заторы, нерукотворные плотины, неожиданные запруды и все то, что так часто заставляет человека завороженно и неотрывно смотреть на тот самый ледоход, который не являет собой ничего нового и в то же время является чем-то абсолютно неповторимым и уникальным, да так, что даже зароговевшая душа самого заскорузлого крестьянина…

– О чем ты думаешь?

Вздрагиваю и оборачиваюсь. О, да, мой незабвенный братец Коля, кто бы еще рискнул ко мне подойти в такой ситуации?

– Думаю. О смысле смерти и жизни.

– Что, прости?

Делаю неопределенный жест. Час назад закончилась церемония государственных похорон вдовствующей императрицы и членов Императорской Фамилии. Новые гробницы Петропавловского собора и великокняжеских усыпальниц приняли гробы старой имперской элиты. Империя, в лице допущенных к похоронам лиц, простилась со своими… Своими кем?

– Знаешь, есть такое выражение: «Они погибли не зря».

Николай покосился на меня и осторожно кивнул. А я продолжил:

– В бытность генералом мне частенько приходилось посылать подчинённых в атаку. И не просто посылать, а, как это на войне бывает часто, решать, кого послать на верную смерть, а кого спасти, дав шанс послужить Отечеству в будущем. Предвосхищая твою реплику скажу – да, Верховный главнокомандующий посылает в бой куда большее количество солдат. Но нет, позволю тебе возразить – это все ж таки совсем не то же самое. Когда ты в Ставке, когда ты далеко от передовой, ты не воспринимаешь солдат как живых людей. Для тебя они лишь цифры. Боевые потери. Неизбежные боевые потери. Прогнозируемый процент потерь. Приемлемые боевые потери. Или неприемлемые. Но для меня многие из них это те, кто был знаком мне лично – я с ними был на марше, я с ними разбивал лагерь, я с ними шел в атаку. С кем-то ел, с кем-то обменивался шутками. И потом я их недрогнувшей рукой посылал на смерть. Но это солдаты. Разумеется, каждый из них предпочел бы жить дальше. Но он дал присягу, он взял на себя обязательства, он, в конце концов, обещал положить жизнь за Отчизну. Если понадобится, конечно. Но сегодня и позавчера мы хоронили тех, кто случайно погиб от взрыва. Можно ли сказать, что они погибли за Отечество? И что они погибли не просто так? У меня нет ответа, Никки.

Льдины проплывали мимо нас в своем торжественном и мрачном движении. Ломка старого и движение к новому. Красивые слова, являющие собой лишь суть иллюстрации катастрофы. Завораживающее зрелище с берега, но хочет ли кто-нибудь оказаться посреди этого «великого перелома»?

– Тебе приносили присягу многие десятки миллионов подданных. Тебе, как никому другому в России, знакомо то, о чем я говорю. Люди вверили нам свои судьбы. Да, нас не выбирали на каких-нибудь, прости Господи, демократических выборах. Власть императора сакральна и священна. И подданные, вверяя нам свое будущее, верят, ну, или как минимум надеются, что верховный правитель знает, что делает и куда он ведет свой народ. Уверен, что ты понимаешь, о чем я говорю. Я не хотел этих смертей. Я, вообще, хотел предотвратить миллионы смертей. Но… Господи, как же тяжело…

Я судорожно вдохнул холодный воздух старой имперской столицы.

Николай положил руку мне на плечо. Но ничего не сказал. Какие тут могут быть слова? Лишь фальшь.

– Потери. Потери…

Мы стояли рядом у парапета крепости и смотрели вниз, туда, где темные воды из глубины России несли старый лед, освобождаясь от груза минувшей зимы, от груза прошлого.

– Жизнь полна сюрпризов. Часто эти сюрпризы весьма неприятны. Жизнь вообще часто малоприятная штука. Но жизнь продолжается, так или иначе…

Льдины плыли мимо нас.

– Впрочем, кому я вру. Тебе, как никому другому, знакомы эти терзания. Бремя императора. Кому, как не императору, судить о напрасности жизни и смерти? Ведь мы даже лишены этого самого простого человеческого права – подохнуть в свое удовольствие. Нам недоступны даже такие простые радости смерти, как умереть, прикрывая собой отступающий полк. Даже застрелиться император права не имеет. Сказочное свинство, между прочим. Проклятая должность…

Как же мне реально тяжело…

– Смерть и жизнь. В чем смысл смерти и жизни? Вероятно, еще со времен первых людей этот вопрос волновал человечество. Ты знаешь, сколько народу погибнет в предстоящей гражданской войне, если она, не дай бог, случится? Миллионов десять, а может, и двадцать. Брат на брата и вся страна в пепел. Но дело не в этих оплакиваемых миллионах, а в судьбе самой России. Тогда, в Могилеве, я тебе предсказывал судьбу твоей семьи, тебя и всех нас. Но что мы по сравнению с кошмаром всей России? На карту поставлены не наши судьбы, как бы нам ни было тяжело хоронить сегодня родных нам людей. На карту поставлена Империя.