Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы - Максим Оськин

Национальная имперская политика России еще раз подтвердила свою нежизнеспособность в эпоху пробудившегося в общепланетарном масштабе национализма как фундаментального основания жизнедеятельности народов и государств. Переселение в глубь страны этих масс только подрывало производительные силы страны, так как люди нисколько не ощущали в себе желания работать на победу государства, которое, напрасно сорвав их с родных мест, разом лишило их всего. Огромная часть беженцев отходила на восток только потому, что их деревни сжигались отступавшими войсками по приказам высших штабов. Беженцев требовалось кормить, не рассчитывая на их труд. Так, экономический отдел Земгора в своей докладной записке осени 1915 года отметил, что наряду с прочими продовольственными трудностями «текущий год несет с собой заботы о населении, покидающем занятые неприятелем местности. Прокормление громадной волны бездомных людей, несомненно, потребует заготовки многих миллионов пудов хлеба», к чему прибавляется недород урожая 1914 года в ряде местностей.[435]

Столь позитивно настроенный по отношению к русской монархии ученый, как Г. М. Катков, пишет: «Массовые депортации стали наиболее трагическим следствием военной кампании 1915 года, которую тогдашний военный министр Поливанов охарактеризовал с горькой иронией как „стадию эвакуации беженцев в военных операциях“. Практика „выжженной земли“ на большой территории, проводившаяся Ставкой во время отступления наших войск, привела после поражений на фронте в 1915 году к определенной дезорганизации жизни России…»[436] Отсюда логично, что некоторыми учеными вообще высказываются весьма и весьма нелицеприятные оценки действий русского военно-политического руководства по отношению к мирному населению страны. Так, П. Полян указывает: «Подчеркнем, что в годы Первой мировой войны именно Россия выступила главным (хотя и не единственным) инициатором и поборником „превентивных этнических чисток“ и депортаций. И это не удивительно, поскольку именно ей принадлежит и „честь“ многолетней научной и идеологической проработки этих вопросов. Ведущие русские военные статистики конца XIX века — Макшеев, Обручев и в особенности Золотарев — разработали специфическую доктрину, которую правильно было бы обозначить как „географию неблагонадежности“… Только те районы считались благоприятными по благонадежности, где русское население составляло не менее пятидесяти процентов. Градиент благонадежности, по Золотареву, сокращался по мере продвижения от центра к окраинам империи. На случай войны давались рекомендации по экстренному „исправлению“ этого „положения“, особенно в приграничных районах. В качестве наиболее эффективных средств назывались взятие гражданских заложников, конфискация или уничтожение имущества или скота, а также депортации по признакам гражданской и этнической принадлежности… В этой своеобразной массовой „прививке“ насильственных перемещений и навязанной людям бездомности, во многом расшатавшей патриархальные устои не только города, но и деревни, — ключ к пониманию многих послевоенных и послереволюционных событий и процессов, которые так и хочется назвать роковыми».[437] Депортируемые лица получали наименование «гражданские пленные».

По оценке американского ученого Э. Лора, депортации затронули около миллиона человек, среди которых половину составили евреи, а еще треть — немцы. На наш взгляд, следует говорить не только о депортированных, но и об «эвакуированных» в глубь империи жителях западных российских губерний. Это — коренное население Галиции, Литвы и Польши. Тогда цифра повысится до нескольких миллионов человек, от 2 700 000 до минимум 4 000 000. Обычно называется цифра в не менее чем пять миллионов беженцев. Потому что положение «эвакуированных» практически ничем не отличалось от положения «депортированных», несмотря на различия в правовом статусе.

Также следует отметить, что П. Полян неправ. Данная политика Ставки была вызвана не какими-то теоретическими разработками «географии неблагонадежности» или жаждой проведения «этнических чисток», а самой что ни на есть обычной гражданской трусостью за непрестанные поражения на театре войны. При чем здесь теория, если жизнь выдвигала свои условия? Конечно, воспользоваться прошлыми теоретическими наработками было можно, но главная причина гуманитарной катастрофы 1915 года не в этом. Ставка опиралась на темы «немецкого» или «еврейского» заговора в качестве шпиономании для обеспечения алиби своей военно-стратегической бездарности.

Не будь поражений, не было бы и депортаций с так называемой эвакуацией — дело ограничилось бы шпиономанией, что, правда, также не есть хорошо. И еще — начавшейся борьбой различных группировок за власть, в которой «вторые эшелоны» борьбы вроде великого князя Николая Николаевича и генерала Сухомлинова действовали в интересах «первых эшелонов» — царизма, олицетворяемого императором Николаем II как принципа государственной системы и либерально-буржуазной оппозиции. Российская традиционная монархия рассматривала всех своих подданных как именно подданных, и воинствующий национализм любого оттенка (от черносотенства до сионизма) был столь же опасен для традиционной монархии, как и революция.

Очевидно, что великий князь Николай Николаевич ни в коей мере не пользовался националистическим черносотенством в том крайнем выражении, что существовало в определенных кругах Российской империи начала двадцатого столетия. Приписывать антисемитские и крайние националистические настроения высшему руководству страны неправомерно и неверно по самой своей сути. Такие деятели, как начальник Штаба Верховного главнокомандующего ген. Н. Н. Янушкевич, и до войны высказывавший предложения антисемитского свойства, были исключениями. Но именно потому на него-то и спешили свалить всю ответственность современники. До сих пор за генералом Янушкевичем сохранились ярлыки «одного из самых фанатичных в России антисемитов», «был известен своей патологической юдофобией».[438] Тем, кто делает упор на янушкевичах, почему бы объективности ради не рассмотреть позицию таких высших генералов, как, например, М. В. Алексеев? К сожалению, как это видно и на выводах П. Поляна, результаты подвигаются под заранее подготовленную схему.

Нет худа без добра: верховная власть поспешила компенсировать реальные бедствия беженцев позитивными законодательными мерами. Император Николай II, как и подавляющее большинство высших чиновников и военных, всецело придерживался воззрений имперской политики. То есть рассматривая всех без исключения подданных на равных.

В начале августа 1915 года императору пришлось узаконить фактическое распространение еврейского населения, согнанного военными властями из черты оседлости, внутри империи. Теперь евреи-иудеи без ограничений религиозного характера могли проживать во всех городах России, за исключением столиц и казачьих регионов. Тем самым, «Николай II фактически упразднил черту оседлости»: «Массовые выселения евреев из губерний, оказавшихся в зоне боевых действий, проводившиеся в 1914–1915 гг. Ставкой, вопреки мнению царя и правительства, создали не устранимые предпосылки для почти полной отмены антиеврейских узаконений». Впоследствии предпринимались и иные действия по уравнению в правах лиц иудейского вероисповедания. Как считает С. В. Куликов, указ об этом предполагалось объявить на Пасху 2 апреля 1917 года.[439] Кстати отметим, что это должно было почти совпасть по времени с генеральным наступлением на Восточном фронте в кампании 1917 года, намеченным на вторую половину апреля — начало мая.