Крик - Антонов Виктор Акимович

именно от точки зрения суда на те документы, которые имеются в деле. Скажу без всякой иронии. При тех документах, которые имеются в деле, можно выносить оправдательный приговор. Без всякой иронии. Вот ты, Полина Ивановна, как главный бухгалтер, все отлично понимаешь. Может лучше меня. По документам хозяин к тем хищениям, которые были вскрыты, имеет какое-либо отношение?

– Не имеет. К нам и претензий со стороны налоговых, а там работают знающие люди, не было.

– Вот-вот. Так что же дает следствию основание выдвигать претензии, что это – кража?

– Структура нашей НК и порядок принятия решений.

– Совершенно верно. Возникает вопрос. Какие к защите могут быть претензии, если сама структура указывает на возможность хищений.

– Мы теперь это понимаем Петр Данилович. Мы это все отлично понимаем, – говорит Лобов. – Даже признаем, что в начале процесса были резки к тебе, в частности я. Но сейчас клиент хочет положительного результата.

– И клиент всегда прав, – усмехается Деревянченко. – Я тоже это понимаю. Поэтому я и был против всяких соплей в отношении генеральных директоров. Потому что это наша самая реальная возможность развалить дело. Повторяю – самая реальная. И у нас частично это получилось. Макаровский дал нужные показания, потом Перелезин, Паршина. И вдруг обвал. Я считаю, что все это из-за этой чертовки Астаховой. Именно она до всего докопалась, и, я думаю, именно она повлияла на всех остальных генеральных. Я сужу совершенно реально, с уважением к ее способностям. Она общается на факультете, она ведь на вечернем, с операми, со следователями, с помощниками судей, с которыми она учится. Сама очень даже хорошо соображает. Я ее даже уважаю за это. Но она нам враг, и она очевидное препятствие в решении вопроса. Жаль, мы это вовремя не распознали. Я совершенно уверен, что это она надоумила Корневу сбежать в Москву. И из-за нее, а вернее к ней сбежал Вега. Она красивая женщина, и этот идальго потерял голову. Они же тут чуть ли не за ручку ходили.

– Знаешь, тут было все чисто, – возмутилась я. – У меня сведения точные. Вон, Олег подтвердит. Да и что ему стоило сделать ей предложение здесь, и она бы осталась.

– Так ведь не сделал, – возбужденно говорит Деревянченко. – А она хитрая, чертовка. Я же говорю, она очень сообразительная. Она тут его держала на расстоянии, умышленно причем. А когда умчалась, и он понял, что не увидит ее, возможно никогда, воспылал. Он же испанец, наконец. А у них желание иногда сильнее смерти.

– Ну ты прямо романтик Петр Данилович. «Юнона и Авось» выходит, что ли?

– Я мало во что верю. Но кое-что все-таки видел.

– Что ты скажешь? – обратилась я к Лобову.

– Скажу, что всякое бывает, – ответил тот хмурясь.

– Ну ладно, в чем-то ты прав, – говорю я. – Но ведь все началось с твоего Шныря. Когда на его глупость Вероника так бурно возмутилась, И тоже начала думать и соображать, хотя и не юрист.

– Шнырь дурак, – вздохнул Деревянченко. – Но все-таки все началось с Астаховой.

– Но и ее можно понять. И других. Она не хочет сидеть в Матросской Тишине. Они как увидели, что взяли Макаровского, а затем и других генеральных, так стали думать. Следствие очень неплохо рассчитало этот удар. Смотрите и думайте, уважаемые генеральные.

– А я разве не понимаю, что это ее право защищаться. Я же говорю, я ее уважаю. Вот она заканчивает в этом году последний курс. Так я ее сразу же, без практики взял бы в бюро. Но на войне, как на войне. Иначе не будет результата.

Все вдруг как-то притихли и замолчали. Деревянченко с удивлением посмотрел на нас и говорит:

– Да вы меня не поняли, вижу. Я не призываю к варварским методам. Да и поздно уже что-то делать, сейчас не она одна. А мы не в Голливуде. Да и наше законодательство отличается в части доказательств от американского. У нас убрать свидетеля, рокового, показания которого уже зафиксированы, не значит развалить дело. Есть показания других генеральных, а показания отсутствующего по уважительным причинам, огласят. Вы что, я даже и не думал, что так можно понять. Просто жалуюсь. Ну а сделать можно следующее – я их утоплю в суде. Я их там так разделаю, что они у меня сами сядут, а ваш хозяин выйдет.

– Мы, в общем, так и думали, – говорит Лобов, усмехаясь, и поглядывая на меня. – Давай, разваливай. Только мы тебя об одном просим, Петр Данилыч. Я не знаю, как там в нашем суде. Но смотрю вот голливудские фильмы и вижу, как адвокат прохаживается по залу перед судом и присяжными, как на подиуме, и подходит для того чтобы задать вопрос к свидетелю или подсудимому. Так вот, исходя из опыта общения с нашими девочками, мы тебе не советуем подходить к ним близко. Тем более, если ты собираешься их топить. Ну, ты сам все видел.

Мы невольно начали смеяться.

– Видел, видел, – смеется и Деревянченко. – Знаете, я без личных обид, и уважаю людей, умеющих себя защищать.

– Кстати, как там нос у Шныря?

– Зажил у него нос. Даже шрама не осталось. Но как напомнят ребята ему про Корневу, сразу идет бурыми пятнами и начинает оглядываться невольно, как заяц на поляне. Экспрессия у Вероники Николаевны великолепна. Ну а ваши пожелания учтем. Будем держаться на расстоянии. Да у нас и система в судах другая. Мы там за столами кучкуемся. И залы Басманного слишком малы для прогулок.

Гады грустными не бывают

Наконец, после спешки с оформлением документов и суеты при посадке, мы с облегчением откинулись в креслах. Самолет стал выруливать на взлетную полосу. Нам повезло – в нашем ряду одно кресло так и осталось свободным. Алька достала из сумочки фляжку с коньком, две шоколадки.

– Думаю, сервис не будем ждать, – говорит. И прямо из горлышка сделала пару глотков. Протянула фляжку мне.

Мне и вправду, после всех этих событий, захотелось выпить. Я сделала пару глотков. Алька протягивает мне шоколадку. Но я даже не развернула ее. Алька смотрит на меня, покачала головой.

– Вижу, серьезный разговор был. Если после первой не закусываешь.

– Да никакого разговора не было.

– А что тогда так озабочена? И чем вы там целый час занимались?

– Да ничем. Разговаривали.

– Что? Даже в трусики на слазил? Сексуально взбодриться.

– Алька, брось. Он что, пацан что ли?

– А что, некоторым нравится. Пустячок, а взбадривает. Даже очень солидные мужички, бывает, балуются.

– Он, конечно, не ангел. Но и не пакостник. Понимаешь, он расспрашивал о семье, об отце, о Степке. Даже как идут допросы не спрашивал. Про следствие – ни слова. Благодарил, что письмо Сэма передала. Говорит: «Я с Сэма за это письмо компенсацию потребую для тебя. Вот все уладится, он окончательно успокоится. И я ему напомню. Кстати, он понимает и не возражает».

– А ты?

– Я, конечно, не надо. А он говорит – а я это не тебе. А Степке – на развитие.

– Вот это уже, правда, серьезно. Зная его характер, я нисколько не удивилась бы, если бы он попытался затащить тебя в темный уголок. А тут такое. И про Степку вспомнил.

– Он какой-то грустный был.

– Гады грустными не бывают.

– Выходит, иногда, бывают.

– Может что в Лондонском суде?

– Нет. Сказал, что все нормально. Знаешь что, я вот чего боюсь. Вдруг, правда, у него ко мне это сейчас серьезно. А мне зачем все это? И если он со временем узнает