Путеводитель потерянных. Документальный роман - Елена Григорьевна Макарова

А что Зденек Орнест? Не знаю. Тогда мы не были знакомы.

В кинотеатре «Юбилейный» не показывали фильмы с его участием. Он не был кинозвездой, играл в театре, а в кино исполнял эпизодические роли. В 1951 году, когда я родилась, он играл агента гестапо в фильме по пьесе Фучика.

В 1960 году, когда я преспокойно жила в Баку и ходила в третий класс, Зденек исполнял главную роль в пьесе Людвига Ашкенази «Гость», влюблялся в свою будущую жену Алену, студентку мединститута, и из гестаповца превращался в еврея Эмиля Калоуса, пережившего Катастрофу.

«Сказать, кем я хотел быть? Зубным техником. Сказать почему? Когда я увидел, сколько зубов повыбивали… там, знаешь… тогда я сказал себе: „Эмиль, если ты отсюда выберешься, стань зубным техником. И дела тебе хватит до самой смерти“. Но у меня тряслись руки, и меня не взяли».

В 1961 году у Зденека и Алены родилась дочь, а меня папа увез в Москву, где мама училась на высших литературных курсах. В общежитии Литинститута нас не прописали, и я попала в интернат. Там меня лупили и душили за фамилию Коренберг, там меня не приняли в пионеры за то, что я дотронулась до святыни — паровоза Ленина на Павелецком вокзале. «Тварь, подрастет и на мавзолей плюнет!» Что я и сделала, кстати.

Забирая меня из интерната, папа обнаружил в моих вещах алый галстук с надписью: «Воевода без народа, ты запомни навсегда, пусть оно тебе напомнит обо всех твоих грехах».

Я долго болела, врачи посоветовали вывезти меня на природу. Так я оказалась в поселке Внуково, в доме у толстой старухи по имени Зинаида Семеновна, которая беспрестанно пела: «Не вспоминайте меня, цыгане, прощай, мой табор, пою в последний раз!» Ее худющая седовласая мать проживала в каморке на чердаке. Завидев меня, она подымала вверх скрюченный указательный палец, приговаривая: «Поди сюда, детка». Но «детка» не шла, боялась. Еще во дворе жили две собаки, черная Дамка в будке и рыжий мохнатый Малыш без привязи. По сей день помню запах тающего снега.

В 1962 году Зденек играл главную роль в пьесе Милана Кундеры «Владелец ключей». Действие пьесы происходило во времена фашистской оккупации. Зденек-персонаж был поставлен перед выбором: предать, чтобы выжить, или не предать и погибнуть. Как герой древнегреческой трагедии, он впал в амеханию бездейственных рассуждений: «К счастью, мир — это лампочка, которую можно выключить. Закрыть окно и закрыть глаза… Довольствоваться малым. Такова суть. Человек для меня уже давно не звучит гордо. Он звучит жалобно. Как плач. Тем печальней для нас. Мы думаем по наивности, что не история владеет нами, а мы — историей. Мы непрестанно живем иллюзией, обманом. Мы живем не для себя, для тех, кто придет. И те, кто придет, опять живут для тех, кто придет после них. Выходит — все живут тем, чего нет».

В 1962 году я оказалась в загородной больнице на станции Турист, где провела два года.

Зденек продолжал играть. Пьесу, в которой он исполнял роль мятежника, сняли с репертуара сразу после премьеры. Как выяснилось, она критиковала не мелкие огрехи социализма, а систему в целом. Зденек продолжал играть: королевича в детских сказках, принца Арагона в «Венецианском купце», в пьесах чешских классиков, распевал своим чарующим голосом шлягер «Портобелло роуд» в американском мюзикле Нэша «Блошиный рынок».

Я же, проведя два года в загородной больнице, оказалась в новом интернате, где меня не били, но и не держали за свою. После отбоя я отправлялась в уборную с чешской, кстати, книгой «Модрене умени», усаживалась на доску, которой был прикрыт неработающий унитаз, и, вдыхая запах хлорки, изучала течения в изобразительном искусстве двадцатого века. «Модерне умени» защищало меня от бойкотов, яблочных очисток под подушкой, грязной швабры под одеялом. Повторяя про себя чешские слова — podoba, skutečnost, tvorba, — я выметала всю эту дрянь с постели и сладко засыпала.

Человек и его время. Газеты с отпечатками пальцев, вымазанных в угле

После августа 1968 года начался февраль 1948-го. Время вернулось вспять на двадцать лет, люди же продолжали жить в соответствии с календарем.

Но не все продолжали жить. После февральского переворота 10 марта 1948 года Ян Масарик, министр иностранных дел Чехословакии, сын президента Первой Республики и единственный беспартийный член правительства Готвальда, был обнаружен мертвым. Он лежал во дворе под окном здания Министерства иностранных дел. Убийство было организовано начальником УКР МГБ СССР Михаилом Белкиным, непосредственным исполнителем был младший оперуполномоченный Бондаренко. Дальше все шло по сталинскому пути: процессы над ревизионистами, в большинстве своем еврейского происхождения (дело Сланского), происходили параллельно с уничтожением еврейского антифашистского комитета. Там и здесь — смертные приговоры.

Готвальд превратился в памятник Сталину, за вычетом приземистости и усов.

Оттепель в СССР подарила Чехословакии несколько лет передышки. Госбезопасность ушла в отпуск, но не за свой счет. Вздремнула цензура. Брежнев всполошился. Распоясавшийся народ надо было поставить на место.

Все, кому удалось бежать из Чехословакии после августа шестьдесят восьмого, сбежали.

Зденек о побеге не помышлял. Мало того, они с Аленой купили новую квартиру в хорошем районе. Окна их спальни выходили на узкоколейку. По ней с шумом проносились товарняки, но всего лишь два раза в день. Ночью было тихо, и Зденек, уходивший из дому рано и возвращавшийся поздно, слышал шум поезда только по выходным. По утрам его необыкновенный голос звучал в радиопьесах, вечерами он играл в театре. Помимо того, он был занят в телепостановках и киносериалах, и, судя по статистике, отыграл в пятидесяти трех фильмах. Засыпал Зденек как убитый, но кричал по ночам. На тумбочке у кровати лежало снотворное. На случай, если его пробудит крик.

В начале семидесятых из СССР стали отпускать евреев. «Русскому интеллигенту там делать нечего», — сказали родители, и я осталась. Ждать почтальоншу. По утрам я прилипала носом к стеклу — вдруг она принесет письмо, где будет сказано: «Катись на все четыре стороны — ты свободна!» Там и только там, вдали от мрачной мастерской Суриковского института, вдали от напряженных от трезвости скульпторов, проверяющих по отвесу крепость стояния опорной ноги, я смогу стать собой. Я мечтала жить в Иерусалиме, думать на разных языках, путешествовать по миру, сидеть в ночных кафе Парижа, танцевать в свободном, а не в загробном мире, короче, я мечтала о том, что презрительно называется «легкой жизнью».

Со Зденеком дело обстояло иначе. Он не очень-то рвался жить, но хотел играть. Кого угодно и где угодно, не взирая на идеологию, оплотом которой как раз-таки и являлись театр, радио и телевидение. Одно неосторожное слово — и ты выброшен со сцены в жизнь. С последней он готов был расстаться, но только после того, как выполнит обет, данный погибшим друзьям, авторам терезинского журнала «Ведем».

Журнал «Ведем». Ксероксы страниц, рисунки пером

Восьмисотстраничный подпольный еженедельник «Ведем» — детище терезинской «Республики ШКИД» — был создан подростками комнаты № 1 детдома L-417. Из ста пятнадцати еврейских «шкидовцев» выжили пятнадцать. Первый номер журнала вышел 8 декабря 1942 года, последний — 30 июля 1944-го. В журнал писали около тридцати ребят и три воспитателя, они подписывались псевдонимами, инициалами или прозвищами. Среди них был и Зденек Орнест.