Мушкетер. Кто Вы, шевалье д'Артаньян? - Дмитрий Яшенин

Окошечко было маленькое, и свет едва пробивался сквозь неплотно прикрытые ставни, однако его вполне хватало, чтобы согреть сердце молодого лазутчика теплом надежды. Стоя под окном в ожидании знака свыше, он рисовал в своем воображении сладостные картины грядущей встречи, размышляя о том, что, какие бы тяжкие испытания Господь ни посылал смертным, присутствие в этом мире нежных, утонченных созданий, именуемых бабами, или же, на французский манер, дамами, с лихвой искупает эти тяготы, примиряя человека с несовершенством этого мира.

Через несколько мгновений колокол на башне Сен-Клу уронил из своей широкой ревущей пасти десять медленных ударов.

Д'Артаньян замер, неотрывно глядя вверх и боясь пропустить заветный знак.

Но знака не было. Он простоял почти не шевелясь целых полчаса, покуда колокол, словно смилостивившись над ним, не ударил вновь, отмерив половину одиннадцатого.

Заснула она там, что ли?! — раздраженно подумал разведчик и трижды хлопнул в ладоши — обычный сигнал французских влюбленных.

Однако сигнал сей пропал втуне, потому как ставни остались неподвижными и его дама так и не выглянула наружу.

Выждав еще полчаса, до одиннадцати, все более раздражавшийся лазутчик плюнул на конспирацию и, подобрав с земли несколько мелких камушков, швырнул их в окно — обычный сигнал российских влюбленных.

Но и это ни в коей мере не приблизило его к возлюбленной — российский позывной остался без ответа, так же как и французский получасом раньше. А ждать между тем становилось все холоднее и холоднее — лето, как ни крути, было уже на исходе, а д'Артаньян, еще утром отправляясь к де Тревилю, оделся довольно легко. Нервно прохаживаясь под неприступным, как Троя, окном, он потихоньку растрачивал свои запасы тепла, аккумулируя вместо них запасы злости на нежных и утонченных созданий любой национальности и думая, что, даже если бабу называть дамой, намного лучше она от этого не становится!

И когда колокол на башне Сен-Клу снова открыл свою широкую пасть, намекнув своим ревом, что до полуночи осталось всего-навсего тридцать минут, псевдогасконец подобрал с земли давно примеченный здоровенный булыжник и, размахнувшись, запустил его в ненавистное окно — обычный сигнал людей, доведенных до состояния бешенства, единый для всех стран и континентов Земли.

Бросок был точен: сигнальный камень, попав в оконный ставень, срикошетил прямиком в голову разведчика, едва успевшего уклониться.

Это стало каплей, переполнившей чашу его терпения! Д'Артаньян решительно направился к расположенной чуть в стороне от окна двери в павильон, осмотренной им за последние полтора часа уже не менее ста раз. Дверь была заперта изнутри, но нашего юного диверсанта это конечно же не остановило, и он, объединив усилия своего тонкого и прочного булатного кинжала и крепкого, молодецкого плеча, в два счета одолел замок. За дверью обнаружилась лестница, которая привела его на второй этаж. Поднимаясь по ступенькам, лазутчик старательно подбирал слова, предназначенные для любимой Констанции, а руку — так, на всякий случай — держал на эфесе шпаги.

Но когда он очутился наверху, все слова тут же вылетели из его головы, а шпага просто сама собой вылетела из ножен.

— Нет, д'Артаньян, напрасно вы назвали его высокопреосвященство козлом! — Атос укоризненно покачал головой. — До сих пор никто во Франции такого себе не позволял.

— Так я же правду сказал! Он ведь и вправду козел! — в отчаянии вскричал разведчик.

…Рано утром д'Артаньян примчался из Сен-Клу и с ходу бросился на улицу Феру к Атосу. Тот, однако, находился в Лувре, в карауле, равно как и Арамис с Портосом. Послав Гримо предупредить друзей, что ожидает их в «Сосновой шишке», лазутчик направился туда и три часа мерил нервными шагами пустую залу трактира, пока на пороге не мелькнули лазоревые плащи…

Ночью, поднявшись на второй этаж треклятого павильона, псевдогасконец обнаружил снесенную с петель дверь в комнату, где горел свет, а в самой комнате — следы яростной борьбы в виде перевернутой мебели, разоренного стола с ужином и многочисленных следов крови. Ему представлялось совершенно бесспорным, что лишь такая сильная, по-русски статная и крепкая женщина, как мадам Бонасье, могла оказать столь яростное сопротивление налетчикам, а любая другая француженка классических хлипких пропорций ни за что не сумела бы свалить двоих мужиков на пол и тем более вышвырнуть третьего в окно. Все это он выяснил скрупулезно, профессионально обследовав место происшествия.

Было очевидно, что злодеи напали на несчастную женщину приблизительно за час до его появления, то есть около девяти часов вечера. Один из них при этом получил по башке бутылкой шампанского, а второй — тяжеленным стулом. Третьего налетчика королевской кастелянше удалось выкинуть через окно на улицу, однако силы были неравны, и остальным негодяям удалось-таки взять над ней верх, скрутить по рукам и ногам и, вытащив на улицу, затолкать в карету. После этого они подобрали своего бесчувственного товарища-негодяя и скрылись в неизвестном направлении.

Ясное дело, для того чтобы выяснить про улицу, д'Артаньяну пришлось дождаться рассвета и обследовать дорогу возле павильона. Следы экипажа, развернувшегося прямо под окном, где разведчик провел в тщетном ожидании полтора часа, увели его к парижскому тракту, где в свою очередь полностью растворились среди иных, ибо кареты и повозки сновали здесь практически круглые сутки.

Поняв, что здесь ему больше ничего не выяснить, псевдогасконец вскочил на коня и ринулся в Париж…

Мушкетеры выслушали его с вниманием и тревогой и, когда разведчик, путаясь в словах и сбиваясь с мысли, завершил рассказ о событиях этой ночи, принялись обсуждать: из чего эти события могли вытечь и что в свою очередь может вытечь из самих этих событий? Разумеется, перво-наперво им пришел на ум вчерашний визит молодого человека к кардиналу. Опираясь на известную им со слов самого д'Артаньяна версию этого визита, они тут же стали обвинять во всем Ришелье.

— Нет, д'Артаньян, напрасно вы назвали его высокопреосвященство козлом! — Атос укоризненно покачал головой. — До сих пор никто во Франции такого себе не позволял.

— Так я же правду сказал! Он ведь и вправду козел! — в отчаянии вскричал разведчик.

— А кто ее любит, правду-то эту?! Вот вас, д'Артаньян, больше оскорбило бы, если бы вас назвали английским, ну или… я прямо и не знаю… китайским шпионом или же гасконским выскочкой, а?

— Ну если бы меня назвали гасконским выскочкой, это конечно же оскорбило бы меня куда сильнее… чем китайский шпион, — осторожно ответил юноша.

— А почему? Да потому, что это гораздо ближе к истине, то есть к правде! Ибо гасконским выскочкой вы вполне можете быть, хотя, несомненно, и не являетесь им, а вот китайским шпионом вы быть никак не можете. Английским — тем более.

— Действительно, д'Артаньян, — поддержал Атоса коренной парижанин. — Если уж его высокопреосвященство так разозлил вас своими непристойными предложениями, противоречащими понятиям дворянской чести, нужно было назвать его… ну я прямо и не знаю…