Коглин - Деннис Лихэйн

восемь на одиннадцать дюймов, а внутри лежал конверт поменьше, белый, совсем небольшой, уже открытый, и вырезка из газеты.

Письмо было такое:

Дорогой Лютер!

Тетя Марта говорит что ребенок в животе переворачивает голову женщины вверхтормашками вот женщина и видит и чувствует всякие вещи в которых нету никакого смысла. Но всетаки я правда видала одного мужчину уже много много раз не сосчитать. У него улыбка Сатаны и он ездит на черном окленде восьмерке. Два раза я его видала возле нашего дома потом еще раз в городе и два раза у почты. Вот почему я тебе сколькото времени не буду писать потому что в тот последний раз заметила как он пытается рассмотреть письма которые у меня в руке. Он мне никогда ни слова не сказал кроме здрасте и доброе утро но мне кажется Лютер мы с тобой знаем кто это. Я думаю это он оставил эту статью из газеты в конверте возле нашей двери. Другую статью я сама вырезала. Сам поймешь почему. Если тебе со мной надо будет связаться пожалуйста пиши на адрес тетимартиного дома. Живот у меня стал совсем громадный и ступни все время ноют и по лестнице забираться такой труд но я счастлива. Пожалуйста будь осторожен и пусть у тебя все будет спокойно.

Люблю. Лайла

Хотя письмо нагнало на него ужас, и он уже заранее боялся этих газетных вырезок, Лютер уткнулся глазами в одно слово, самое главное: «люблю».

Он закрыл глаза. Спасибо тебе, Лайла. Спасибо Тебе, Господи.

Развернул первую вырезку. Небольшая заметка из газеты «Талса стар»:

ОКРУЖНОЙ ПРОКУРОР

СНИМАЕТ ОБВИНЕНИЕ С НЕГРА

Ричард Поулсон, чернокожий бармен клуба «Владыка» в Гринвуде, отпущен из тюрьмы предварительного заключения после того, как окружной прокурор Хонус Штродт отказался поддержать обвинение против негра Поулсона в незаконном применении огнестрельного оружия. Негр Поулсон — единственный уцелевший после кровавой перестрелки, устроенной Кларенсом Болтуном в клубе «Владыка» в ночь с 17 на 18 ноября прошлого года. В этой перестрелке погибли Джексон Бросциус и Монро Дендифорд, оба — гринвудские негры, по слухам промышлявшие наркоторговлей и сутенерством. Кларенс Болтун, также негр, был убит негром Поулсоном, после того как Поулсон, в свою очередь, был ранен выстрелившим в него Болтуном. Прокурор Штродт заявил: «Вполне очевидно, что негр Поулсон стрелял в порядке самообороны, опасаясь за собственную жизнь, и ранения, нанесенные ему негром Болтуном, едва не окончились для Поулсона летальным исходом. Народ удовлетворен». Негр Поулсон приговорен к трем годам условного заключения за незаконное хранение оружия.

Стало быть, Дымарь на свободе. Притом не слишком искалечен. Лютер в который раз прокрутил все у себя в голове: Дымарь валяется на полу, и под ним лужа крови. Даже теперь, уже зная, чем это обернулось, он все равно сомневался, что нажал бы тогда на спуск. Декан Бросциус — дело другое. Но мог ли Лютер выпалить в затылок человеку, который, как он думал, и без того подыхает? Нет. Хоть и знал, что все-таки надо было бы.

Он перевернул конверт поменьше: размашистым мужским почерком написано его имя, больше ничего. Открыл, вынул другую вырезку. И решил, что надо было его пристрелить. Без всяких там «бы».

Фотография, которую 22 января перепечатала «Талса сан», рядом описание великого паточного потопа, вверху заголовок: «Катастрофа в бостонских трущобах».

Ничего особенного вроде не было в этой статейке: еще одна трагедия в Норт-Энде, над которой вся остальная страна, кажется, лишь потешалась. Ничего особенного, кроме одного: повсюду, где в статье употреблялось слово «Бостон» (в общей сложности — девять раз), кто-то обвел его красным.

Рейм Финч нес очередную коробку к своей машине, когда обнаружил, что его поджидает Томас Коглин. Машина была служебная, а поскольку службу недофинансировали, то и автомобиль являл собой кучу хлама. Уходя, он оставил машину на холостом ходу не только потому, что зажигание не всегда соглашалось включаться, но и в тайной надежде, что ее кто-нибудь наконец угонит. Но если бы сегодня утром его желание сбылось, он бы все-таки огорчился: хлам или нет, но пока это для него единственное транспортное средство, позволяющее вернуться в Вашингтон.

Впрочем, сейчас машину никто не стал бы угонять: около нее, опираясь на капот, стоял капитан полиции. Финч дернул головой, приветствуя капитана Коглина и одновременно запихивая коробку со служебными принадлежностями в багажник.

— Сматываем удочки?

— Боюсь, что так.

— Позорище, — заметил Томас Коглин.

Финч пожал плечами:

— Бостонские радикалы оказались смирнее, чем мы предполагали.

— Если не считать того, которого убил мой сын.

— Да, если не считать Федерико. А вы?

— Простите?

— Как ваше-то расследование? До нас мало что доходит из БУП.

— А у нас рассказывать почти не о чем. Они крепкие орешки в этих кружках.

Финч кивнул:

— Несколько месяцев назад вы уверяли меня, что легко их расколете.

— Вынужден признать, что я был чрезмерно самонадеян.

— Никто из ваших людей не добыл улик?

— Ничего существенного.

— Трудно поверить.

— Отчего же? Да если бы О’Мира, упокой господи его душу, не покинул нас, то мы с вами, Рейм, вели бы эту приятную беседу, глядя, как в Италию отплывает корабль, а в трюме у него — Галлеани в кандалах. — Томас Коглин поднес руку к шляпе. — Счастливого пути.

Стоя рядом с машиной, Финч смотрел, как капитан идет по улице. Ему пришло в голову: вот один из тех людей, чей главный дар — умение скрывать свои мысли. Безусловно, это делает его человеком опасным, но и весьма полезным, даже бесценным.

«Мы еще встретимся, капитан. — Финч вошел в здание и поднялся по лестнице, чтобы забрать последнюю коробку: в кабинете больше ничего не оставалось. — Ничуть не сомневаюсь, мы встретимся снова».

Дэнни, Марка Дентона и Кевина Макрея вызвали к комиссару в середине апреля. Стюарт Николс, секретарь комиссара, провел их в его пустой кабинет и оставил одних.

Они сели в жесткие кресла перед необъятным столом Кёртиса. Было девять вечера. Для рутинного вызова — можно считать, почти ночь.

После десяти минут ожидания они поднялись. Макрей подошел к окну. Марк с негромким зевком потянулся. Дэнни принялся расхаживать по кабинету. К девяти двадцати у окна уже стояли Дэнни с Марком, а Макрей мерил комнату шагами. Время от времени они с затаенным раздражением переглядывались, но не говорили ни слова.

В девять двадцать пять они снова уселись. И как раз в этот момент дверь открылась и в комнату вступил Эдвин Аптон Кёртис; за ним