По ком звонит колокол - Эрнест Хемингуэй

Ты сказал: «Ты мне расскажешь про это, дедушка?»

И он ответил: «Мне не хочется об этом говорить, Роберт».

Потом, когда отец застрелился из этого револьвера и тыприехал в день похорон, коронер вернул его тебе после конца следствия и сказал:«Боб, ты, наверно, захочешь сохранить это. Мне, собственно, полагается оставитьего у себя, но я знаю, что твой отец дорожил им, потому что его отец прошел сэтим револьвером всю войну и с ним же приехал к нам сюда во главекавалерийского отряда, к тому же это еще хороший револьвер. Я его сегодняпробовал. Не бог весть что, но ты еще из него постреляешь».

Он спрятал револьвер в ящик, на прежнее место, но наследующий день вынул его и поехал вместе с Чэбом в горы, к Ред-Лоджу, туда, гдетеперь проведена дорога через ущелье и через плато Медвежий Клык до самогоКук-Сити, и там, наверху, где дует легкий ветер и снег лежит все лето, ониостановились у озера, про которое говорили, что глубиною оно в восемьсот футов,а вода в нем была темно-зеленого цвета, и Чэб держал обеих лошадей, а он залезна скалу, нагнулся и увидел свое лицо в неподвижной воде озера и увиделревольвер у себя в руке, и потом он взял его за ствол и швырнул вниз и увидел,как он идет ко дну, пуская пузырьки, и, наконец, стал маленьким в прозрачнойводе, точно брелок, и потом исчез из виду. Тогда он слез со скалы, сел в седлои так пришпорил старушку Бесс, что та стала подкидывать задом, каклошадка-качалка. Он погнал ее во весь опор вдоль берега, и когда онауспокоилась, они повернули и поехали домой.

— Боб, я знаю, почему ты так сделал, — сказал Чэб.

— Знаешь, так нечего об этом говорить, — сказал он.

Они никогда больше не заговаривали об этом, и с дедушкинымличным оружием было покончено, если не считать сабли. Сабля и сейчас хранится унего в сундуке в Миссуле вместе с остальными вещами.

Интересно, что бы дедушка сказал про такую вот ситуацию,подумал он. Дедушка был отличный солдат, это все говорили. Еще говорили, что,будь он при Кастере в тот день, он бы не допустил, чтобы Кастер так осрамился.Как это он не заметил ни дыма, ни пыли над окопами вдоль Литл-Биг-Хорна? Развев то утро был густой туман? Нет, никакого тумана не было.

Я бы хотел, чтобы вместо меня здесь был дедушка. Впрочем,может быть, завтра ночью мы встретимся. Если такая нелепость, как будущаяжизнь, существует на самом деле (а я уверен, что ничего такого не существует,думал он), я был бы очень рад поговорить с ним. Еще многое хочется узнать отнего. Теперь я имею право спрашивать, потому что мне приходится делать то жесамое, что делал он. Я думаю, теперь он ничего не будет иметь против такихрасспросов. Раньше я не имел права спрашивать. Я его понимаю: он не знал меня ипоэтому не хотел говорить. Но теперь мы бы поняли друг друга. Я хотел быпоговорить с ним и получить от него кое-какие советы. Да к черту советы, я бы ибез них с удовольствием поговорил с ним. Какая жалость, что между нами такойразрыв во времени.

Потом, раздумывая над этим, он понял, что, доведись имдействительно встретиться в загробной жизни, и он и дедушка чувствовали бы себяочень неловко в присутствии его отца. Каждый имеет право поступить так, думалон. Но ничего хорошего в этом нет. Я понимаю это, но одобрить не могу.Lache[95] — вот как это называется. Но ты в самом деле понимаешь это? Да,конечно, я понимаю, но. Ага, но. Надо уж очень быть занятым самим собой, чтобыпойти на такую вещь.

А, черт, как бы я хотел, чтобы дедушка был здесь, подумалон. Хотя бы на час. Может быть, то немногое, что во мне есть, он передал мнечерез того, другого, который использовал револьвер не по назначению. Может быть,в этом единственная связь между нами. А, к черту! К черту, и дело с концом,жаль только, что между нами такая большая разница в летах, я мог бы научитьсяот него тому, чему меня не научил тот, другой. А что, если страх, через которыйдеду пришлось пройти и который он подавлял в себе и наконец преодолел за этичетыре года и за войну с индейцами, хотя там, наверно, ничего особеннострашного не было, — что, если этот страх отразился на том, другом, и сделал изнего cobarde, как это, например, бывает со вторым поколением матадоров? Что,если это так? И, может быть, добрая порода сказалась, пройдя через того,другого?

Я никогда не забуду, как мне было гадко первое время. Язнал, что он cobarde. А ну-ка, скажи это на родном языке. Трус. Когда скажешь,сразу становится легче, и вообще ни к чему подыскивать иностранное слово длясукина сына. Нет, он не был сукиным сыном. Он был просто трус, а это самоебольшое несчастье, какое может выпасть на долю человека. Потому что, не будь онтрусом, он не сдал бы перед этой женщиной и не позволил бы ей заклевать себя.Интересно, какой бы я был, если б он женился на иной женщине? Этого ты никогдане узнаешь, подумал он и усмехнулся. Может быть, ее деспотизм дополнил то, чегоне хватало в том, другом. И в тебе. Легче, легче. Нечего болтать о добройпороде и тому подобных вещах, пока ты не прожил завтрашний день. Нечегозадирать нос раньше времени. И вообще нечего задирать нос. Завтра посмотрим,какая она, эта порода, о которой ты говоришь.

Он снова стал думать о дедушке.

«Джорджа Кастера нельзя назвать толковым командиром, —сказал как-то дедушка. — Даже просто толковым человеком и то его не назовешь».

Он вспомнил, что, когда дед сказал это, ему было неприятноуслышать такие слова, о герое, изображенном на старинной анхейзербушевскойлитографии, висевшей в бильярдной в Ред-Лодже: развевающиеся светлые кудри,куртка из оленьей кожи, револьвер в руке, а со всех сторон к нему подступаютиндейцы племени сиу.

«Он вечно умудрялся попадать в какую-нибудь беду, и каждыйраз все обходилось, — продолжал дед. — Однако на Литл-Биг-Хорне беда с нимопять стряслась, а выпутаться из нее он уже не смог. Вот Фил Шеридан — тот былочень способный человек, и Джеб Стюарт тоже. Но более блестящего командиракавалерии, чем Джон Мосби, не было и не будет».

Среди его вещей, хранившихся в сундуке в Миссуле, былописьмо генерала Фила Шеридана к «Кильке на Коне» Кильпатрику, в которомговорилось, что его дед был куда более блестящим командиром нерегулярнойкавалерии, чем Джон Мосби. Надо было мне сказать Гольцу про деда, подумал он.Впрочем, Гольц, наверно, и имени его не слыхал. Да он вряд ли что знает и проДжона Мосби.

Англичане хорошо помнят эти имена, потому что в Англиигораздо подробнее изучали нашу Гражданскую войну, чем где бы то ни было на континенте.Карков говорил, что, когда эта война кончится, я смогу, если захочу, поехать вМоскву, в Ленинскую школу. Он говорил, что при желании я смогу учиться вВоенной академии Красной Армии. Интересно, что бы сказал дедушка, услышав это?Дедушка, который никогда в жизни не садился за один стол с демократами.