Ангелы Опустошения - Джек Керуак

– Мы же разговаривали, мы не заметили никакого красного света, – сказал я, – а кроме этого сейчас восемь утра нет никакого движения.

А помимо всего прочего он видел что у нас на плечах по лопате и что мы идем куда-то работать.

– Я просто делаю свою работу, – говорит он, – как и вы.

Я пообещал себе что никогда больше не буду связываться ни с какой поденной «работой» где бы то ни было в Америке ни в жисть пусть все хоть в тартарары провалится. Но конечно это было не так-то легко с Мемер которую надо было как-то защищать – От самого? сонного Танжера голубой романтики до пустых голубых глаз американского дорожного фараона несколько сентиментальных как глаза классных наставников Средней Школы, скорее несколько несентиментальных как глаза сударынь из Армии спасения бьющих в бубны в канун Рождества. «Это моя работа следить чтоб законы соблюдались», говорит он отсутствующе: они уже никогда ничего не говорят о поддержании законности и порядка, такое теперь множество глупых законов включая предельный неминуемый закон против метеоризма все это слишком заморочено для того чтоб даже «законом» уже называться. Пока он читает нам эту проповедь какой-нибудь псих грабит склад в двух кварталах отсюда напялив маску с Дня Всех Святых или, еще хуже, какой-нибудь советник проталкивает новый закон в Законодательном собрании требующий ужесточения наказаний за «Переход в неположенном месте» – Я уже вижу как Джордж Вашингтон переходит на красный свет, без шляпы и в раздумьях, размышляя о Республиках как Лазарь, сталкиваясь с легавым на углу Маркета и Полка —

Как бы то ни было Алекс Райбратер знает про все будучи крупным аналитическим сатириком всей ситуации, смеется над нею своим странным безъюморным смехом и мы на самом деле оттягиваемся весь остаток дня хоть я его и обжуливаю чуть-чуть когда он велит мне выбросить копну надерганной травы я просто скидываю ее за каменную стенку на соседний участок, зная что ему меня не видно поскольку он на карачках в грязи в погребе вычерпывает ее горстями и заставляет меня выносить ведра. Он очень странный псих вечно передвигает мебель с места на место и переделывает вещи и дома: если он снимает маленький домик на горке в долине Милл-Вэлли все время потратит на то чтобы вручную пристроить к нему терраску, но затем внезапно съедет, в другое место, где станет сдирать обои. Совершенно неудивительно видеть как он идет по улице и несет две табуретки от пианино, или четыре пустые рамы от картин, или дюжину книжек о папоротниках, на самом деле я не понимаю его но мне он нравится. Один раз он послал мне коробку бойскаутских печенек которые на почте все раскрошились за три тысячи миль. По сути в нем самом какое-то крошево. Ездит по США крошась от одной библиотекарской работы к другой где очевидно конфузит библиотекарш. Он очень учен но учен по стольким различным и несвязанным предметам что этого никто не понимает. Он очень печален, на самом деле. Он протирает очки и вздыхает и говорит:

– Так расстраивает когда видишь что взрыв рождаемости ослабит американскую помощь – может нам следует слать им внутриматочное желе нефтяными бочками «Шелл Ойл»? Это будет такой новый вид Авантюры «Тайд» сделанной в Америке. (Здесь он на самом деле имеет в виду то что напечатано на ящиках «Тайд» которые отправляют за границу, поэтому он знает о чем говорит, просто никто больше не может связать зачем он это сказал.) Достаточно трудно, даже в этом смутном мире, знать зачем кто-либо существует не говоря уже о том зачем эдак прикалывается. Как всегда говорил Бык Хаббард, я полагаю, жизнь «нестерпимо скучна».

– Райбратер мне скучно! – наконец говорю я —

Снимая очки, вздыхая.

– Попробуй шампунь «Лоск». Ацтеки пользовались Орлиным маслом. Называлось как-то длинно начиналось с «К» а заканчивалось на «олей». Кецалькоатль какой-то. Потом они всегда могли стереть лишнюю липкую жижу оперенным змеем. Может они даже щекотали тебе сердце прежде чем его вырвать. По Американской Прессе не всегда скажешь, у них такие длинные усы в Наборе Ручки и Карандаша.

Я вдруг понял что он всего-навсего сумасшедший одинокий поэт выговаривающий нескончаемый невнятный монолог поэм самому себе или тому кто готов слушать будь то день или ночь.

– Эй Алекс, ты неправильно произнес Кецалькоатль: нужно Куэт-са-куатей. Как койотль правильно ко-йо-тей, а пейотль правильно пей-о-тей, а вулкан Попокатепетль правильно Попа-ка-теп-атей.

– Что ж ты там плюешься своими косточками в ходячих раненых, я же просто даю старое произношение согласно Правилам Обсурватории Горы Синай… Типа как в конечном итоге ты скажешь Старый Пердун-Профессор если живешь в пещере?

– Не знаю, я ведь кельтский корнуоллец.

– Корнийский язык называется Кернуак. Кимерская группа. Если б кельты и Кимры произносились как бы с мягким С то нам бы пришлось называть Корнуолл Сорнуоллом и что бы тогда стало со всем нашим съеденным корном. Один сор. Когда будешь в Буде берегись подводных течений. Еще хуже тенью скитаться по Пэдстоу если ты симпатичен. Самое лучшее это зайти в паб и поднять стакан за мистера Пенхагарда, мистера Вентонджимпса, мистера Маранзанвоза, мистера Тревискуита и мистера Тергиргейта или походить пооткапывать кистваэны с кромлехами. Или молиться Земле во имя Св. Тета, Св. Эрта, Св. Бреока, Св. Горрана и Св. Кью и это не слишком далеко от труб заброшенных оловянных копей. Хайль Черный Принц![211]

Пока он это говорил мы тащили свои лаэпаты обратно на закате поедая пирамидки мороженого (и меня нельзя тут упрекать в том что я неправильно написал «лопаты»).

Он прибавляет:

– Явно Джек тебе нужен один «лендровер» да уйти в поход во Внутреннюю Монголию если ночничок не хочешь принести. – Я мог только, кто угодно мог бы только пожать на все это плечами, беспомощно, но он все трындит и трындит себе дальше.

Когда мы добираемся до моего дома там из Флориды только что пришла мебель и Ма с Беном ликующе пьют вино и распаковываются. Добрый старый Бен принес ей в тот вечер немного вина, и хоть он и знал что ей на самом деле хотелось вовсе не разбирать вещи а вернуться во Флориду, что мы все равно в конце концов и сделали через три недели в этом запутанном году моей жизни.

78

Мы с Беном напились один последний раз, сидя у него в траве при лунном свете хлебая виски из бутылки, ухуии и уахуу как в старое время, по-турецки лицом друг к другу, вопя дзенские вопросы:

– Под тихим деревом кто-то разорвал мою красную иву?

– То был ты?

– Почему мудрецы всегда спят с открытыми ртами?

– Потому что им хочется еще кира?

– Почему мудрецы стоят на коленях в темноте?

– Потому что они скрипучи?

– В каком направлении пошел огонь?

– Направо.

– Откуда ты знаешь?