Сын - Алехандро Паломас

class="p1" id="id114">— Нет, дело в другом.

— И в чем же? — спросила она то ли с досадой, то ли с нетерпением. Из коридора послышался гам, мимо двери пробежала ватага детей. Соня цокнула языком, а я встала, обошла вокруг стола, встала за ее плечом.

Положила палец на монитор, изображенный на рисунке.

— Я бы не удивлялась, если бы Гилье нарисовал на экране женское лицо.

Соня на секунду еще сильнее наморщила лоб, по лицу разбежались тоненькие складки. Потом ткнула в рисунок, отодвинула мой палец, склонилась над листком.

— Но… — пробормотала она. — Это же лицо…

Медленно повернулась ко мне, наши взгляды скрестились.

Я кивнула, тоже неспешно:

— Да. Лицо его папы. Отражение. А не мамино лицо.

* * *

— Готово, — сказал Гилье, глянув на меня. Его рука зависла над крышей домика. Справа от меня, у будильника, лежал рисунок — Гилье мне его вручил с порога. Пока мы беседовали, я рассматривала рисунок.

Я подождала, не скажет ли он еще что-нибудь. Но нет, напрасно. Решила прервать паузу, повторив вопрос.

— Значит, нет никаких Волхвов?

Он с улыбкой покачал головой:

— Нету.

— Ну и ну.

— Мне сказал один шестиклассник, в прошлом году, но я уже и сам знал.

— Вот как?

— Конечно, их нет. — Он поднял на меня глаза и улыбнулся. Снова эта неунывающая, почти идеальная улыбка. — И Папы Ноэля[7] тоже нет.

— Да-a? Ничего себе.

Он почесал нос и уставился в окно:

— Потому что на самом деле рождественские подарки приносит Мэри Поппинс.

Я едва сдержала улыбку. Опять Мэри Поппинс.

— А откуда ты знаешь?

— Потому что верблюды ходят слишком медленно и не могут развезти столько подарков. А летать они не умеют. И олени не умеют.

Мне снова пришлось сдержать улыбку. Детская логика иногда настолько убийственна и… настолько нестандартна, что не оставляет места для возражений. В детском восприятии если уж что-то есть, то это есть непременно, а если уж чего-то нет, то этого не может быть никогда: олени и верблюды не летают, потому что у них нет крыльев, зато женщина в ботиках, шляпке с цветами и говорящим зонтиком летает виртуозно.

Гилье ненадолго умолк, а я снова всмотрелась в рисунок, который он принес мне сегодня. В прошлый четверг я попросила его нарисовать папин кабинет. Решила на каждом сеансе давать ему домашнее задание — пусть изобразит в деталях какой-нибудь конкретный элемент картинки, которую он вновь и вновь рисует с начала учебного года.

Рисунок удивил меня не на шутку. В верхней части листа полно прямоугольников, парящих на ветру, на каждом в верхнем правом углу окошко, в окошке — чье-то лицо. А в нижней, оставив вдоль края листа белую полоску, Гилье нарисовал папин кабинет, но с мелкими изменениями: тот же письменный стол, тот же монитор, шкаф, коробка на шкафу, к стене прислонена лестница, но за столом — никого, а наверху лестницы Гилье нарисовал себя: стоит, указывает пальцем на коробку.

Я предположила, что прямоугольники — окна соседских квартир: наверно, видны из кабинета.

— Сколько тут окон, Гилье, — сказала я, нарушив молчание.

Он посмотрел на меня, насупился, но ничего не сказал.

— У тебя много соседей?

Он покачал головой. И наконец, выждав несколько секунд, сказал:

— Это не окна.

— А-а.

— Это письма, — пояснил он. Увидев мое недоумение, засмеялся, ткнул в одно пальцем. — Ну, вообще-то это конверты. А письма внутри, — добавил он, и его глаза просияли. — А вот это марка. И они не приходят, а прилетают. С неба. Поэтому они в воздухе.

Я сделала вид, что ничуть не удивлена и не чересчур заинтригована. Выждала.

А он помедлил. И сказал:

— Они от мамы.

— A-а, значит, мама тебе пишет.

Он кивнул. Его глаза заблестели.

— Каждый четверг, очень рано утром.

— Вот здорово, да?

— Да.

— Наверно, она тебя очень любит, потому что пишет тебе каждую неделю. И в такой ранний час.

Он промолчал. А потом, видимо, додумал до конца какую-то мысль и добавил:

— А еще она присылает мне открытки.

— О, правда?

— Да.

Еще несколько секунд ожидания.

— С морским быком, — уточнил он.

Мне показалось, что я неправильно расслышала, а он, похоже, заметил мое удивление, потому что после секундного замешательства засмеялся и полез в карман куртки. И достал фиолетовый конверт. Протянул мне, но тут же, похоже, раздумал отдавать, стиснул. Как будто припомнил что-то и в последнюю секунду предотвратил свою оплошность.

Посмотрел на меня и снова улыбнулся, но уже не лучезарно, а как-то нервно. Потом проворно вынул из конверта открытку и листок, исписанный с одной стороны, дал мне. Конверт оставил у себя.

Я прочла письмо за несколько минут, а потом, полюбовавшись открыткой, мы побеседовали о морских коровах, дюгонях и русалках. Я спросила: «Ты не будешь возражать, если я сделаю с письма ксерокс?» Он сказал, что не будет. А все оставшееся время я расспрашивала его о репетициях номера к школьному концерту и о той части рисунка, где он изобразил интерьер кабинета. Смекнула: раз уж он включил в композицию себя, значит, хочет привлечь мое внимание к коробке.

Когда я спросила его о коробке, он сказал:

— Это сундук с сокровищами. — И, опередив мой вопрос, перешел на шепот: — Но это секрет.

«Ну вот, еще один секрет», — сказала я мысленно. А ему, тоже шепотом:

— Тогда мы его никому не расскажем, договорились?

Он не улыбнулся. Наоборот, посмотрел серьезно-серьезно, собрался было что-то ответить, но мы услышали щелчок замка во входной двери и чей-то кашель. Пришел его отец, догадалась я. Глянула на часы. Сеанс окончен.

— Но никому, сеньорита Мария, никому… — шепнул Гилье, украдкой покосившись на дверь.

Я ласково сжала его руку:

— Обещаю, Гилье. Никому.

Он вроде бы расслабился.

— Просто если папа узнает, что я иногда лазаю на шкаф и открываю сундук с сокровищами, чтобы… ч-ч-чтобы увидеть маму, он, наверно, умрет от горя, и будет уже поздно, а я ведь еще долго не вырасту.

Я не знала, что сказать. Тихий, невольный вздох Гилье перед тем, как он решился выговорить слова «увидеть маму», ранил меня в самое сердце, и я молча уставилась на рисунок, пытаясь выиграть время. За этим заикающимся «ч-ч-тобы…», прозвучавшем в тихом кабинете как оглушительный гром, что-то кроется… такое у меня возникло предчувствие. Оно зависло над нами, словно подушка безопасности, готовая сработать. Я глянула на часы. Все,