Муля, не нервируй... Книга 2 - А. Фонд

здесь, в этом мире никого более близкого и не было. Я уже воспринимал его как соратника и товарища.

– Н-нет.. то есть д-да… ыыыы…. – опять зарыдала она, уткнувшись в платок, плечи её вздрагивали.

– Он жив? – спросил я, возможно более резко, чем следовало.

Машенька ответить не смогла, только кивнула «да».

У меня аж отлегло. А то думал, поседею (хотя я же лысый, так что пофиг).

– Тише, тише… – я отнял её за плечи и прижал к себе. Машенька зарыдала пуще, – Успокойтесь, Маша. Всё хорошо. Раз отец жив, остальное – ерунда. Нет ничего непоправимого и выход бывает из любой ситуации.

– Из этой ситуации нет выхода! – Маша, наконец, справилась с эмоциями и выпалила это уже почти нормальным голосом.

– Ну почему же нет? – я отстранился от девушки и сказал успокаивающим тоном, – вот вы пришли ко мне. Это уже выход. Вместе мы сейчас найдём оптимальный вариант. Только расскажите мне всё по порядку. И постарайтесь держать себя в руках. Мы же хотим всё исправить, правильно?

Машенька кивнула и начала рассказывать. По мере рассказа она пару раз не выдержала и всплакнула (а один раз так вообще зарыдала), но, в принципе, справилась достойно.

В общем, ситуация была непростая. Машенькина подруга Таня, с которой девушка делилась секретами и мечтами, не смогла написать диссертацию на таком уровне, чтобы Модест Фёдорович пропустил её на предзащиту. И поэтому Таня сидела на ставке лаборанта и без конца переделывала. Что-то она там или напутала, или в принципе неправильно делала, я так и не понял, впрочем, это и не важно. А важно то, что они, Маша и Таня, вместе поступили на заочную аспирантуру к Модесту Фёдоровичу. Как научный руководитель, Мулин отец был очень жёстким и требовательным, но для своих аспирантов и докторантов делал всё. И в этот раз он оставил девушек у себя в лаборатории и дал им работу лаборантами, чтобы они были, как говорится, «под рукой» и могли проводить свои эксперименты под его руководством. Но Маша диссертацию давно написала и была рекомендована к предзащите, поэтому Модест Фёдорович перевел её на освободившуюся ставку младшего научного сотрудника (там женщина в декрет ушла и ставка была свободна, вот шеф и предложил её Маше. Расчёт был на то, что Маша скоро защититься и ей дадут уже полноценную ставку, как раз, когда эта декретница вернётся). И зарплата у неё теперь была побольше, чем у Тани. А у Тани вообще ничего не получалось. А тут ещё Машенька призналась ей, что влюблена в шефа. Таня присмотрелась и обнаружила, что и шеф неровно дышит к Маше. А в последнее время Модест Фёдорович поставил перед Таней жёсткий дедлайн: она должна за месяц переделать эксперимент, всё опять переписать и положить диссертацию с правильными результатами ему на стол. Иначе Таню отчислят и с лаборантского места, соответственно, тоже попросят (эти ставки Модест Фёдорович держал для аспирантов). И Таня понимала, что тогда она потеряет и койку в общежитии, и зарплату. И придётся ей возвращать в родную деревню. Или вообще идти на завод. Потому что нужна прописка, даже если и снять койкоместо у кого-то. В общем, везде засада и головная боль. И вот то ли от безвыходности, толи от бабской злой зависти, но Таня пошла в профком и рассказала, что Маша спуталась с женатым мужчиной и разрушает ему семью.

Как назло, в это самое время там околачивался Попов и всё прекрасно слышал. Попов был давний и заклятый враг Модеста Фёдоровича. Поэтому он моментально ухватился за возможность насолить давнему конкуренту. И раздул дело так, что теперь будут Машу рассматривать на общем профсоюзном собрании коллектива. И, скорей всего, отчислят и с аспирантуры, и с работы. Причём отчислят с позором. За безнравственность и аморалку.

В конце своего экспрессивного монолога, Маша опять разрыдалась.

– А что говорит Модест Фёдорович? – спросил я, удивляясь, почему Мулин отец не разрулил эту ситуацию.

– В том-то и дело, что Попов подгадал, когда Модест Фёдорович уедет на конференцию в Минск. И я не зна-а-а-аю-у-у-у-у, что делаа-а-а-ать, – всхлипнула Маша и высморкалась в мой платок, – извините, Муля.

– А когда собрание? – спросил я.

– Сейча-а-а-а-ас… – зарыдала опять Маша, – через сорок мину-у-у-ут…

Я посмотрел на часы, шесть четырнадцать. Через минуту начнётся собрание нашего профкома, куда вызвали меня по навету Барышникова. А до НИИ, где работал Мулин отец и Маша где-то минут тридцать пять быстрым шагом.

Надо было принимать решение. И я решил:

– Тогда вытри нос и побежали! – сказал я, – а то не успеем на твоё собрание!

– К-к-к-к-как? – пролепетала Маша.

– Я же Бубнов, – сказал я, – хоть и младший. Значит от имени нашей семьи буду говорить с Поповым я. Не бойся! Сейчас разберёмся.

И мы побежали.

По дороге я успел задать девушке пару уточняющих вопросов:

– Маша, а вы действительно любите моего отца?

– Эмммм… – от неожиданности Маша споткнулась и чуть не упала, если бы я не успел подхватить её за руку.

– Мне нужен ваш честный ответ, – чуть задыхаясь, сказал я (всё, с завтрашнего утра начинаю бегать, а то это никуда не годится!). – Чтобы правильно выстроить защитную речь. Я понимаю, что вопрос бестактный, но вы сами видите, что ситуация сейчас такая, когда не до реверансов.

– Да! – твердо ответила девушка, – но вы не думайте, я никогда бы не стала разрушать семью Модеста Фёдоровича… Может, и вправду мне лучше уйти отсюда…

Она опять всхлипнула, а я потянул её за руку дальше:

– Всё будет хорошо, Маша! Я вам обещаю! Побежали!

И мы побежали.

На собрание мы успели. Прибежали даже чуть раньше, поэтому Машенька успела сбегать в дамскую комнату и умыться. В зал она уже входила строгая и собранная. Куда и девалась перепугано рыдающая девочка.

Народу собралось много. Хоть был давно уже конец рабочего дня, но многие сотрудники этого НИИ были в белых халатах. Хотя, может, они так и домой ходят?

Я поймал себя на том, что шучу даже в мыслях. И одёрнул себя. Не время расслабляться. По крепко сжатым, до белой ниточки, губам Маши, я понял, насколько она взволнованна. Но по внешнему виду и не скажешь. Хорошо держит себя в руках. Хотя дальше посмотрим.

Собрание открыл какой-то пожилой мужчина с внушительным брюшком. Он