Тень скорби - Джуд Морган

Нет, можно быть только в одном, как бы он ни сложился. Мысль о предстоящем дне казалась Шарлотте почти невыносимой — на самом деле она и вовсе не смогла бы ее вынести, если бы не одно спасительное обстоятельство. Обстоятельство, которое ее никогда не подводило.

Мария и Элизабет. Они уже идут по пути, который ее ждет. В прошлом месяце папа отвез их на дилижансе из Лидса, и сейчас они в школе. Мария и Элизабет — сестры без единого возражения покинули дом, они улыбались и целовали родных на пороге, спокойно наблюдая, как их чемоданы поднимают на крышу нанятой двуколки, а те норовят выскользнуть из рук, — встретят ее там.

Итак, она не может быть такой хорошей, как они, но может быть им благодарной и, по крайней мере, попытаться быть похожей на них. И главное: они будут вместе и с ними все наладится. Ступай прочь, тьма.

Мисс Брэнуэлл говорит:

— Да, она готова, мистер Бронте. То есть ее вещи готовы. Хотя вам следует знать, что она не хочет ехать, совсем не хочет.

— Да, да, это вполне естественно, вполне естественно, — отвечает Патрик, чтобы потянуть время, и заставляет мысли обтекать стороной взрывоопасную тему. Ведь он подробно обсудил этот вопрос с Шарлоттой, объяснил, чего от нее ждут, получил ее заверения в готовности ехать. Что еще? Патрик подавляет сожаление, что Шарлотта не похожа на Марию, которую отличает рассудительный, рациональный ум, ведущий ее вперед подобно негасимому факелу. Ум ее матери. Шарлотта, конечно, очень юная, однако тревожно думать, что внутри нее могут существовать темные мятежные уголки. Ему знакомы эти уголки. Это вызывает тревогу и отвлекает, ведь у него столько забот, столько обязанностей, зовущих к разбросанно живущим прихожанам.

— Покинуть дом — значит сделать большой шаг, — говорит он наконец, — многое оставить, и Шарлотте, возможно, не хватает силы разума ее старших сестер. Но они будут рядом — вот ее якорь. Мария вдохновит ее, а Элизабет утешит. Да.

Эмоции спрятаны, будто полный стакан отодвинули от края стола. Вот, теперь он не разольется.

Обязанности Патрика: сегодня его ждет встреча с мистером Брауном, могильщиком, по поводу предстоящего визита в Хоуорт архиепископа Йорка — ни больше ни меньше. Присутствие его светлости требуется, чтобы благословить дополнительный участок земли на использование под церковное кладбище. Погребения, жалуется мистер Браун, превратились в кошмар.

— Боязно лопату в землю воткнуть. А внизу, где влажно, хуже всего. Никогда не знаешь, на что наткнешься. Я изо всех сил стараюсь держать яму в чистоте до похорон, но каждый раз, когда привозят гроб, обязательно что-нибудь торчит или просачивается.

— Уверен, нового участка будет достаточно, — говорит Патрик. Он встретился с мистером Брауном во дворе, где тот работает с камнем, и теперь раз за разом вздрагивает, когда сын мистера Брауна внезапно появляется из темноты амбара, что служит мастерской. С молотком в руке и с головы до ног припорошенный белой каменной пылью, он подобен духу умершего, витающему, быть может, в поисках своей надгробной плиты.

— Да, наверное, пока достаточно, — продолжает мистер Браун. — Но надолго ли? Мы же не запретим людям умирать, мистер Бронте.

— Достаточно на сегодняшний день, мистер Браун.

Архиепископ, конечно, захочет выпить чаю, а может, и отобедать; кроме того, приедут члены его ордена. Сколько? В письме указано? Нужно позаботиться, чтобы дети не мешались под ногами. Близорукие глаза Патрика выхватывают из обстановки двора незаконченную мемориальную плиту, подпирающую стену. Поначалу он ничего не может понять. HERE LIE THE REMA[5]. Долю секунды надпись кружится в голове Патрика, будто танцует джигу, которую любил играть на скрипке его брат Уильям. Here lie the rema, here lie the rema… Но, конечно же, это незаконченное слово «remains»[6]. Латинский корень remanare — оставаться. Благословенно знание.

Патрик снова отправляется в путь, его ждут на ферме под Броу-Муром. Here lie the rema. Страшно быть сумасшедшим и обнаруживать беспомощную податливость разума: как тот несчастный юноша в Веллингтонском приходе, сын жестянщика, который, едва заслышав звон колокола или плач ребенка, принимался повторять этот звук с ужасающей точностью, до хрипоты и изнеможения. Рациональные способности, захваченные дикими силами иллюзии. Он вдруг вспомнил, как брат Уильям отправлялся воевать на стороне «Объединенных ирландцев» во время восстания девяносто восьмого года. Оружие выдавали из запасов захваченного поста ополчения в Лизнакриви. Патрик, вернувшийся домой после занятий с детьми приходского священника Драмгуленда, умолял брата остаться.

— Ты сделал свой выбор, Пэт, — сказал Уильям, бросив взгляд на тусклый костюм Патрика. — А я — свой.

Выбор — разве может существовать настоящий выбор между хаосом и порядком? Это истинная непрестанная борьба человека, происходящая как снаружи, так и внутри. Патрик маршем завоевателя шагает вверх по ухабистой проселочной дороге, минуя поле чахлого овса, единственной культуры, способной расти на этой скупой земле. Овес поддерживает такую же бледную, хилую, но многочисленную семью, где очередное пополнение кричит на весь дом, — причина, по которой сюда идет Патрик.

Самая младшая дочь этого дома — семнадцатилетняя, как она утверждает, но Патрик проверил приходскую книгу и знает, что ей пятнадцать, — родила внебрачного ребенка. Обычное дело: отец неизвестен, хотя Патрик подозревает ухмыляющегося кузена с усами цвета соломы, который тут околачивается; мать девушки выдает младенца за собственного позднего ребенка. Патрик скорбит о моральном падении, но в первую очередь его заботит духовное благополучие ребенка. Он пришел не затем, бодро обращается он к девушке, чтобы читать лекции, а только чтобы посоветовать окрестить младенца как можно скорее. Она слушает, угрюмо, молча, но слушает; мать девушки в это время качает на руках орущую маленькую душу, о которой он ведет речь; огромная тощая борзая, осыпаемая грязной бранью, неуклюже вертится на пороге, то забегая в закопченную кухню, то выбегая из нее. Патрик уходит с уверенностью в успехе. Первостепенная задача почти решена. Ребенок выглядит здоровым, но это еще ничего не значит; Патрик произносил прощальные речи над множеством гробов, уступающих по размеру ящику для письменных принадлежностей, и ему жутко провожать эти души, не получившие прощения.

Не каждый священник проявил бы такую деликатность в отношении незаконнорожденности. Но Патрик не верит, что грехи отца или матери должны падать на голову ребенка.

Неутомимый ходок, в свои сорок семь энергичный, как жеребенок, и выносливый, как осел, Патрик преодолевает крутой спуск с Броу-Мур — бедный викарий, не имеющий ни коляски, ни двуколки, ни даже верховой лошади. Но у него есть свои маленькие радости: скромная забота и уход за собой. Несмотря на летнее тепло, его шарф повязан, как всегда, высоко и плотно, потому что необходимо беречь уязвимое горло; оказавшись дома, он с нетерпением ждет обеда в тиши своего кабинета, где никто, кроме него, не услышит жалоб его пищеварения. Эти безобидные капризы — все равно что для взрослого мужчины нежно заботиться о ручной белой мышке. А еще привычка к мягкой меланхолии; приближаясь к пасторату, Патрик вдруг ощущает, как остро ему не хватает жены, как не хватает любимой дочери Марии. Но чувства эти лишь на миг сжимают сердце — так мисс Брэнуэлл вдыхает порцию табака из своей коробочки. К счастью, это длится недолго; да, если бы это тянулось долго, было бы нехорошо. Возможно, Патрик приживается на острове одиночества Робинзона Крузе, где можно поступать как угодно.