Игра ангела - Карлос Руис Сафон

— Боже мой! Как ты? Кто это сделал?

— Никто. Я упал.

Я протянул ему книгу.

— Я пришел вернуть ее потому, что не хочу, чтобы с нейчто-то случилось…

Семпере посмотрел на меня, не проронив ни звука. Потомсхватил меня в охапку и унес в дом. Его сын, мальчик двенадцати лет (настолькозастенчивый, что я никогда не слышал его голоса), проснулся, услышав, как отецвстал, и теперь ждал, стоя на верхней площадке лестницы. Заметив кровь у меняна лице, он испуганно посмотрел на отца.

— Вызови доктора Кампоса.

Сын Семпере кивнул и бросился к телефону. Я услышал, как онговорит что-то в трубку, и убедился, что мальчик вовсе не немой. Вдвоем ониустроили меня в кресле в столовой и промыли раны, пока не пришел врач.

— Не хочешь сказать, кто это сделал?

Я молчал как рыба. Семпере не знал, где я живу, и я несобирался его просвещать в этом отношении.

— Это твой отец?

Я отвел взгляд.

— Нет. Я упал.

Доктор Кампос, живший в одном из соседних домов, явилсячерез пять минут. Он осмотрел меня с ног до головы, ощупал ушибы и обработалпорезы со всей возможной осторожностью. Он не сказал ни слова, но глаза егосверкали от гнева.

— Переломов нет, но есть несколько серьезных ушибов,они поболят пару дней. Эти два зуба придется удалить, от них мало что осталось,и может начаться воспаление.

После ухода доктора Семпере приготовил мне чашку теплогомолока с какао и с улыбкой наблюдал, как я пью.

— И все это ради того, чтобы спасти «Большие надежды»,а?

Я пожал плечами. Отец и сын понимающе переглянулись.

— В следующий раз, когда пожелаешь спасти книгу, спасайее всерьез, а не рискуй жизнью. Одно слово — и я отведу тебя в тайное место,где книги обретают бессмертие и никто не в состоянии их уничтожить.

Я заинтригованно смотрел на отца и сына.

— И что это за место?

Семпере подмигнул мне и улыбнулся загадочной улыбкой, словнопозаимствованной со страниц романов дона Александра Дюма и являвшейся, послухам, фирменным товарным знаком плодовитого семейства.

— Всему свое время, друг мой. Всему свое время.

Целую неделю отец не смел поднять глаз, терзаясь раскаянием.Он купил новую лампочку и пришел сказать, что если я захочу включить ее, томогу это сделать, только ненадолго, так как электричество очень дорого. Япредпочел не играть с огнем. В субботу отец захотел купить мне книгу и в первыйи последний раз в своей жизни переступил порог книжного магазина. Он находилсяна улице Де-ла-Палья, что напротив старой римской стены. Однако отец не могразобрать ни одного названия на корешках сотен книг, заполнявших стеллажи, ипотому вышел оттуда с пустыми руками. Потом он дал мне денег, больше обычного,и разрешил купить все, что я пожелаю. Момент показался мне подходящим, чтобызавести разговор на тему, к которой я не знал, как подступиться.

— Донья Мариана, учительница, просила передать вам,чтобы вы как-нибудь пришли в школу побеседовать с ней, — промямлил я.

— Побеседовать о чем? Ты что-то натворил?

— Ничего, отец. Донья Мариана хотела с вами поговоритьо моем будущем образовании. Она считает, что у меня есть способности, инадеется, что сумеет помочь получить стипендию, чтобы поступить в монастырскийколледж…

— Что о себе воображает эта женщина? Зачем она забиваеттебе голову всякой чепухой и внушает, что нужно поступать в школу для барчуков?Ты знаешь, что там за публика? Знаешь, как на тебя посмотрят и как к тебе будутотноситься, едва узнают, кто ты и откуда?

Я потупился.

— Донья Мариана лишь хотела помочь, отец. И только. Несердитесь. Я скажу ей, что это невозможно, и все.

Отец в бешенстве уставился на меня, но сдержался и, закрыв глаза,несколько раз глубоко вдохнул, прежде чем заговорить снова.

— Мы выкарабкаемся, ясно? Ты и я. И обойдемся безмилостыни всяких ублюдков. С высоко поднятой головой.

— Да, отец.

Отец взял меня за плечо и посмотрел так, словно в томгновение, одно короткое мгновение, которое больше не повторится, он гордилсямной. Гордился, пусть мы были такими разными, и я любил книги, которые он немог прочитать, и так уж получилось, что мать бросила нас, и мы остались вдвоем,один на один. На секунду я поверил, что мой отец — самый добрый человек в мире,и было бы справедливо, если бы жизнь хотя бы раз соизволила сдать ему хорошуюкарту.

— То зло, которое человек совершает в своей жизни,возвращается, Давид. А я сделал много зла. Очень много. Но я расплатилсясполна. И наша судьба изменится к лучшему. Вот увидишь. Честное слово…

Невзирая на упорство доньи Марианы, весьма сметливой ибыстро сообразившей, откуда ветер дует, я больше никогда не обсуждал с отцомпроблему моего образования. Когда учительница поняла, что ситуация безнадежна,она пообещала после уроков один час заниматься со мной персонально, рассказываяо литературе, истории и прочих вещах, которые пугали отца.

— Пусть это будет нашим секретом, — сказалаучительница.

К тому моменту я начал догадываться, что отец стыдился, чтоего считают невеждой, жалким обломком войны. Как все войны, она велась во имяБога и отечества, чтобы люди, обладавшие безмерным могуществом до ее начала,стали еще могущественнее после. В то время я уже ходил изредка с отцом наночные дежурства. Мы вместе садились на трамвай на улице Трафальгар, и онподвозил нас прямо к воротам кладбища. Я сидел в привратницкой, читал старыеномера газеты и пытался вовлечь отца в беседу, что было очень трудной задачей.Отец вообще не любил рассказывать ни о войне в колониях, ни о предавшей егоженщине. Однажды я спросил, почему мать нас бросила. Я подозревал, что этопроизошло по моей вине: наверное, я сделал что-то нехорошее, хотя едва успелродиться.

— Твоя мать ушла еще до того, как меня отправили на фронт.И я был глупцом. Я ведь не понимал этого, пока не вернулся. Такова жизнь,Давид. Рано или поздно мы теряем всех и вся.

— Я всегда буду с вами, отец.

Мне почудилось, что он вот-вот расплачется, и обнял его,чтобы не видеть выражение его лица.

На следующий день, не предупредив заранее, отец привел меняк «Эль Индио», большому магазину тканей на улице Кармен. Мы не стали заходитьвнутрь, но сквозь стеклянную витрину он указал на молодую улыбающуюся женщину,которая обслуживала покупателей, показывая им дорогие сукна и трикотаж.

— Вот твоя мать, — сказал он. — Как-нибудь явернусь сюда и убью ее.

— Не говорите так, отец.

Он посмотрел на меня покрасневшими глазами, и я понял, чтоон все еще любит бывшую жену, а я никогда ее за это не прощу. Она нас не замечала.Я украдкой следил за ней, смутно узнавая по фотографии, которую отец хранилдома в ящике вместе с армейским револьвером. Он доставал оружие каждый вечер,когда думал, будто я сплю, и смотрел на него так, словно он содержал ответы навсе вопросы, по крайней мере на самые важные.