Башмаки на флагах. Том 2. Агнес - Борис Вячеславович Конофальский

Тут он замолчал, понял, что болтает лишнее. Стал коситься на Сыча.

— Ну, дядя, уж начал так заканчивай, — Сыч пихнул его в рёбра локтем.

— Люди добрые, а зачем оно вам? — начал киснуть конюх.

— Надо, значит, — оборвал его Сыч, — раз спрашиваем, значит надо.

— Ну, вам-то оно может и надо, а мне-то оно к чему, все такие неприятные разговоры? Господа ой как не любят, когда слуги про них с другими господами говорят.

Фриц Ламме молча достал талер, подкинул его со звоном ногтем большого пальца. Талер упал на стол, завертелся, а Сыч прихлопнул его рукой:

— Ну, говори, был ли ранен барон, когда пришёл с войны?

— Может и был, мне о том не известно, знаю, что коня своего отличного он угробил, пешком пришёл.

— Не мог он не болеть, — упрямо сказал кавалер. — Как он с болтом в башке сам ходил? И не помогал ему никто?

— Добрый господин, да про то мне не известно, — Вунхель даже руки сложил, как в молитве. — Говорю же, знаю, что без коня он был, и всё. Вернулся без коня.

— Доктор в замке был?

— Когда?

— Да всё последнее время, — уже начинал злиться кавалер. — Последний месяц в замке доктор какой-нибудь жил?

— Коли приехал доктор на коне, на муле или на мерине, да пусть даже на осле, я бы про то знал, — заговорил конюх. — Всяк свою скотину он у меня в конюшне ставил бы, но никаких коней новых за последний месяц в замке не появлялось. Разве что доктор пешком пришёл или привёз его кто.

— А барон, значит, не хвор? — уточнил Сыч.

— Да вот как вы, к примеру, такой же хворый. Два дня назад с господами рыцарями на охоту ездили, кабанов привезли. Каждый день куда-нибудь ездит, дома-то не сидит.

— А дядя барона, господин Верлингер, что в замке делает?

— Живёт да хозяйничает. Недавно приехал и вроде как управляющим при бароне остался.

Волков уже не знал, что и спросить. Всё, всё было не так, как он думал раньше. Всё было странным. Или конюх врал?

— А ты барона видел в последний раз близко?

— Да как вас, господин. Прибежал Клаус — мальчишка, что при бароне посыльный. Велел шустрых коней седлать к охоте и любимого коня господина, на котором он на охоту ездит. Я со своими помощниками оседлал, кого сказано было, псари собак во двор вывели, барон сразу с господами рыцарями и вышел. Сел да поехал. Вечером приехали, кабанов привезли. Я у господина коня забрал. Он сказал, что конь припадать стал на левую заднюю. Я посмотрел, так и есть: подкова треснула.

— На лице у него должна рана свежая быть, — произнёс Волков.

— Я его лица сильно не разглядывал, господин.

— Разглядывал, не разглядывал, там рана такая, что её издали должно быть видно, не могла она так быстро зажить, — уже злился кавалер. — На лице, ему в лицо болт попал, так быстро такие раны не зарастают. И вообще до конца не зарастают, шрам на всю жизнь остаться должен.

— Уж простите господин, не видал я никакой раны у господина, уж извините, не приглядывался, — отвечал конюх.

Волков сидел, молча ерошил на темени волосы пятернёй, думал, думал и всё равно ничего не понимал. Потом молча встал и пошёл из кабака прочь.

Доехал до дома, где жили молодые господа, там встретил Максимилиана и спросил у него сразу:

— Вы видели, как был ранен барон?

— Нет, кавалер, я же при отце был на холме с пехотой, а вот Гренер как раз был при атаке рыцарей, сам вторым рядом ехал, хвастался о том. Позвать его, он как раз только что вернулся?

Нет, звать он его не стал, сам пошёл в дом, в котором жил его выезд. Давно он тут не был. Дом стал настоящим логовом молодых мужчин. Прямо у порога в беспорядке брошены сёдла. Уздечки путаные висят на гвоздях. Сёдла дорогие — видно, это сёдла молодых Фейлингов. Тут же кирасы у стены стоят. На лавке шлемы, подшлемники в беспорядке валяются. Потники. Стёганки. Оружие брошенное. Ни в чём порядка нет. За длинным столом беззубая девка сидит с одним из послуживцев Фейлингов, из общей миски с ним похлёбку ест. Сидит на лавке, подобрав подол, поджав ноги под себя, так что подвязки чулок на коленях видны. Сразу видно, шалаву из кабака притащили. Ещё одна девка, из местных, расхристанная, с непокрытой головой и голыми руками, полы метет.

Тут же в конце стола сидит брат Ипполит за книгой. Вскочил, кланялся. И ничего, девки распутные с задранными подолами его не смущают. Монах, праведный человек, называется.

Все вслед за монахом стали вставать и кланяться ему. Кланялась и девка.

— А ты здесь откуда? — грозно спросил у неё Волков.

— Пустили меня, — пискнула девка, пугаясь.

— Отец Семион пускает гулящих пожить, — пояснил Максимилиан, — господа не против. Так вроде и веселее.

— А плату отец Семион какую с них берет за постой? — поинтересовался кавалер.

— То мне не ведомо, — заявил знаменосец.

Волков видел, что он явно врёт. Все знали, что отец Семион человек распутный, известно, какую плату он брал с гулящих девок.

— У вас что, и местные девки тут живут? — всё так же строго спрашивал Волков.

Та девка, что мела пол, окаменела, застыла с испуганным лицом. Она точно была местной.

— Всякое бывает, — нейтрально отвечал Максимилиан.

— Хотите, чтобы мужики за вилы взялись?

А юноша и отвечал ему весьма вразумительно:

— Кавалер, так силком их сюда никто не тащит. Сами приходят. У крыльца по вечеру собираются.

— Прямо так и сами?

— Да, любую за десять крейцеров на всю ночь взять можно.

Волков подумал, посчитал, что ловкая да пригожая девка за три недели денег тут зарабатывает больше, чем её крепостной отец за три месяца, и решил, что сие возможно, что, может, и сами девки сюда ходят.

— Ладно, Гренер где? — спросил кавалер, садясь на край длинной лавки у стола.

— Спит, сейчас позову, — отвечал Максимилиан.

Карл Гренер был в исподнем и заспан.

— Что это вы спите днём? — спросил у него Волков.

— Утром только приехал из Малена, там помогал отцу по приказу вашему нанимать кавалеристов, — отвечал Гренер.

— Желающие есть?

— Весьма много. Как узнают, что вы даёте пятнадцать талеров в месяц, так многие хотят идти, и знатные тоже. И рыцари. И с послуживцами некоторые приходили.

— Хороший народ идёт?

— Очень, и кони хороши, и доспех хорош. Но отец не всех берет, как вы и наказывали, сильно знатным отказывает, а всем другим говорит,