Любовь - Ханне Эрставик

Он ловит ее движение, приближает к руке лицо, она видит, что глаза у него серые с зеленой поволокой. Она ощущает его дыхание на своей правой щеке, его губы почти касаются ее, рот полуоткрыт. Язык влажный, слюнявый. Не исключено, что он жует табак. За его головой с потолка свешивается провод с лампочкой на конце. Она болтается взад-вперед. Вибеке кажется, что лампочка раскачивается все быстрее, быстрее.

Мама девочки ссыпает нарезанный хлеб на огромное блюдо, которое она ставит в центр стола. Потом открывает холодильник и извлекает из него паштет, варенье и два литра молока.

– Меня зовут Юн, – отвечает он на ее вопрос.

Она спрашивает, ходили ли они на аттракционы, и говорит, что, когда они ехали мимо центра, там было полно машин. Она вспоминает, что видела там знакомого, у него был жутко потешный вид! Передразнивая его, она хохочет так, что колышется живот. Юн и думать забыл про аттракционы, а ведь он вышел из дома, как раз чтоб сходить туда. Он оглядывается на девочку: она сама буравит его взглядом. Похоже, она сердится, как будто он обхитрил ее и по его вине она не попала на аттракционы. Он смотрит на ее мать, та снова повернулась спиной и возится с чем-то, напевая себе под нос.

Юн пересчитывает, сколько у нее на спине валиков жира. Пять. Отец тоже толстый. Надо же, думает Юн, а дочка как спичка. И волосы у них темные, а у нее почти белые. Точно мои, размышляет Юн.

– Погоди, – шепчет Вибеке.

– Почему? – спрашивает он.

– Яичница сгорит.

– Плевать, – бормочет он, давясь смехом. Он наваливается на нее, но она уворачивается и умудряется правой рукой дотянуться до сковороды и отпихнуть ее на дальнюю конфорку.

Он выпрямляется и улыбается, прочесывая волосы пальцами. Не сводя с нее глаз, выключает плитку. Его взгляд жжет и электризует. Почему говорят, что серые глаза не могут гореть, думает Вибеке. Он ласкает ее взглядом, она блаженствует.

Она встряхивает головой, убирает волосы со лба, приглаживает их. Переводит дух. Еще бы полдвижения... Она рада, что увильнула. Это было бы неправильно. Еще не время, и не здесь. Он такой красавчик, что, когда они дойдут до разных игр, это должно случиться в месте, достойном их обоих.

У нее пылают щеки. Она хохочет, она чувствует себя счастливой и неотразимой. Румянец смотрится обольстительно, думает она, намекает на возможность продолжения: я вся горю и жду.

Кто-то барабанит в окно у нее за спиной. Она отдергивает занавеску: там женщина в белом парике. Она приплющила нос к стеклу и заглядывает внутрь.

Юн разглядывает ту стену, где дверь на кухню. Рядом с выключателем висит картина, изображающая павлина. Кто-то залил тарелку черным и гвоздиками наметил абрис птицы. Юн думает о гвоздях, которые вколачивали в ладони Иисуса. Между гвоздиками натянуты шелковые нити всех цветов радуги.

Вокруг птицы – оранжевый фон в несколько слоев.

Мать девочки перехватывает взгляд Юна:

– Это наш старший сделал. Две другие висят в гостиной, но те просто фантазии, ни на что не похожи. Он их сделал, когда заканчивал школу.

Она присаживается к столу и намазывает себе бутерброд, она улыбается и пододвигает тарелку с хлебом Юну.

– А что он теперь делает? – спрашивает Юн.

Мать оглядывается на отца, отец отрывается от брошюрки, где он изучал подпись под снимком трактора.

– А что он натворил? – спрашивает отец. Мать и девочка посмеиваются, что тот все прослушал.

– Он подался на юг, и сначала мы ничего о нем не знали. Но теперь он работает на хуторе.

Отец снова углубляется в брошюру, а мать продолжает:

– Он встретил в кафе девчонку. Сидел на стоянке и ждал автобуса, а она там работала, и они разговорились. А в прошлом году родили малявку. И теперь живут на хуторе все втроем.

Рассказывая, мать встает и выдвигает ящик с бумагами и фотографиями. Поискав, находит нужную и протягивает ее Юну.

– Сара, – говорит она, кивая на фото. – В честь певицы, как они сказали.

Юн видит крохотное, красное личико в светло-зеленом кульке, лежащем на большой кровати. Он чувствует, что засыпает. Отдает фото матери, которая продолжает перебирать фотографии в битком набитом ящике.

Женщина в белом парике придерживает на шее края накинутого на плечи пальто. Ее лицо и лицо Вибеке на одной высоте, а расстояние между ними – самое большее полметра. Значит, пугается Вибеке, она вскарабкалась на снежную насыпь под окном. И все видела?! Занавески задернуты плотно. Но свет в вагончике очень яркий. Она старается сохранить невозмутимое выражение лица. Что она могла увидеть? Мы только знакомимся. Женщина смотрит на нее со странной улыбочкой, Вибеке не может решить, стоит ли улыбнуться в ответ. А женщина уже смотрит сквозь нее – на него. Он стоит за Вибеке, так близко, что спиной она ощущает тепло его тела. Это тянется несколько минут. Потом белая женщина разворачивается и уходит.

Юн спрашивает, который час.

– Одиннадцать, – отвечает отец, не глядя.

Наверняка больше, думает Юн, но не решается сказать. Девочка поднимается и выключает телевизор. В комнате делается тихо.

Она зевает и потягивается, так что Юну видна полоска кожи ниже красного свитера.

– Я пошла спать. Пока, – бросает она Юну.

Потом наклоняется к отцу и целует его в щеку. При этом брюки натягиваются на попе, и Юну приходит на ум, что фигурой она, как мальчишка.

Вибеке так и сидит, вцепившись в отдернутую занавеску. За окном стало темнее, будто отключили освещение. Она подается вперед, прилипает щекой к холодному стеклу и смотрит вслед женщине. Та идет в сторону аттракционов. Потом останавливается, распахивает дверь другого вагончика и исчезает внутри.

Вибеке поворачивается к столу. Спрашивает, кто это такая. Он берет сковороду и принимается делить пригоревшую еду на две тарелки. Она видит, что он приоткрыл рот, потом сжал зубы. Он поднимает на нее глаза и взмахивает ножом:

– Она здесь работает.

И ставит сковороду на стол на подставку.

– Я купила у нее лотерейный билет, – докладывает Вибеке. – Она странная какая-то. С закидонами. Похожа на сумасшедшую.

– Это есть.

Он улыбается. Ножом вскрывает желтый глазок, потом чиркает вдоль, поперек, вилкой отправляет пищу в рот. Вибеке расхотелось есть.

– Неплохо пожить такой жизнью, но немного, потом надоедает.

Пока он говорит, еда лежит за щекой как нарыв. Он смотрит на нее, будто ищет поддержки, ждет, что она скажет «да». Она кивает. Прислушивается к звукам за стеной, голоса, скрипы, шаги. Ей хочется сказать ему, что он хороший. В вагончике тихо, слышно только, как он жует бекон. Вдруг включается какой-то агрегат и урчит.

Юн стоит рядом со стулом. По-хорошему ему надо уходить, раз девочка собралась ложиться, но здесь так славно. На столе пятно, прожженное кастрюлей. Отец добрался наконец до местной газеты, мать спиной к ним раскладывает остатки еды по пакетикам. Я тоже не отсюда, откровенничает она. Выясняется, что она родом из Финляндии, из более южных широт, но у моего мужа, рассказывает она Юну, весь поселок – родня, так что я здесь как дома. Юн следит за ее работой. Раз она так разговаривает с ним, значит, ему можно побыть еще. Ее мощное тело не колышется, только руки мелькают размеренно и споро. Заполнив пакеты, она закручивает их и защемляет тонкими стальными проволочками. Она улыбается ему. Потом берет пакеты и уходит из кухни. Юн слышит скрип дверных петель и тяжелые шаги вниз по лестнице, как пить дать у них в подвале морозильник, думает он. Отец листает газету. Завтра Юну исполнится девять лет. Он чувствует это нутром, фраза сама просится на язык, но он прикусывает его. И улыбается. Он слышит, что мать девочки поднимается назад.