Птицы, искусство, жизнь: год наблюдений - Кио Маклир

наверху отдыхала крохотная ушастая сова, пыталась поспать. Оперение у ушастых сов серо-бурое с замысловатым полосатым узором – этакий плащ-невидимка, можно идеально слиться с окрестностями. Сотни человек могли бы пройти в нескольких ярдах от этой совы, даже не догадываясь, что она здесь. Но какой-нибудь остроглазый бёрдер[9] ее спалил, отправив сообщение на форум. И теперь тут прямо-таки гроза: вспышки фотоаппаратов, как молнии.

«Внимание – самая редкая и самая незамутненная разновидность щедрости», – писала Симона Вейль. В этот момент я почувствовала, что у музыканта кровь закипает в жилах из-за того, что мы всевозможными способами вредим птицам своим интересом. Он убрал фотоаппарат в футляр, не сделав ни одного кадра.

Каролинский крапивник

⁂

В тот день в гавани были и другие люди – не только фотографы. Какие-то тени на туманном берегу, да какие-то – мелькнут и скроются – фигуры, виденные нами во время прогулки. И женщина, оставлявшая у дорожки, на одних и тех же местах, корм для птиц. Прокралась мимо нас, с вороватым видом, в плаще с капюшоном а-ля Стиви Никс[10]. Когда она отошла, я насыпала несколько зернышек на ладонь, вытянула руку вперед – и на ладонь присела гаичка. Птичка весила не больше одной-двух унций. Там было несколько бёрдеров весьма солидного возраста. Эти бородачи в спортивной одежде подходили к нам и давали советы – подбирались к музыканту бочком, словно спекулянты билетами или торговцы гашишем на концерте Grateful Dead. «На берегу малый лебедь», – говорили они. Музыканта, похоже, не коробило это недолговечное и специфическое панибратство.

Мы сели в машину, включили печку на максимум и поехали домой. Оба примолкли, погрузившись в свои мысли. Я думала, что, за несколькими примечательными исключениями, сообщество бёрдеров производит прекрасное впечатление. Мне понравилось анонимное, никого ни к чему не обязывающее, товарищество. Так ведут себя птицы, вливаясь в вереницу других птиц, вьющуюся в воздухе, подумала я. Не выпячивают свою индивидуальность, не пытаются произвести фурор. А растворяются в стае. Я спросила себя: может, это слияние со стаей кажется таким умиротворяющим, потому что это противоядие от самолюбия творческих людей, самолюбия, подогреваемого ненасытной потребностью выделиться, быть самим собой на свой особенный манер. Вместо изнурительного самоутверждения – легко на душе оттого, что теряешься в толпе.

Я взяла с подставки на приборной панели стакан кофе, сделала несколько торопливых глотков. Вдохнула запах мокрой шерсти от шарфа на своей шее, обкрученного в два сложения.

Неделей раньше я впервые была на концерте музыканта. Опоздав к началу, села у барной стойки на сломанный табурет, уперлась ногой в стену, чтобы он поменьше шатался; зал затопляло мерцание отблесков – наверху медленно крутился дискотечный шар. На стойке были расставлены пинтовые кружки с пивом. В зале было человек сорок. Музыкант нарядился щегольски: костюм, галстук. Гримасничал, заикался, мерял ногами сцену. Я покачивалась на табурете, болтая ногами, волнуясь за музыканта, но также испытывая любопытство. Я знала, что он живет в мире музыки, может, сидя дома, часами слушать Малера или The Band или играть на рояле. Но в то же время знала, что его гложут сомнения в своем творчестве, а от невозмутимости, которую ему дают наблюдения за птицами, не остается и следа, как только он выходит на сцену.

В его вокале звучит трогательная робость – ничего даже похожего я никогда еще не слышала. Его голос был словно крошечный бумажный кораблик в бассейне-лягушатнике, где полно народу, тонко сработанный кораблик, который так легко раздавить ногой. Тексты его песен, богатые образами птиц, призраков, лошадей, несчастливых семей, плутов и надежд, пленяют, как истории сказителя. Казалось, это волшебная метаморфоза: из уст человека, сомневающегося в себе, излетает столь чистый и доверчивый голос.

⁂

На шоссе, влившись в плавный поток машин, мы беседовали об амбициях. Оба ставили вопрос: «Не слишком много – это сколько?» Речь шла о новом альбоме музыканта. Он собирался дать ему то же название, что и своему сайту: «Маленькие птичьи песни». Предполагалось, что это будет сюита из простых песен, музыкант собирался исполнить все инструментальные партии сам.

– Мне нравится идея песен для тех, у кого нет особых вокальных данных. Ну, знаете, маленькие птичьи песни, которые пробиваются сквозь городской шум.

– Знаю-знаю, да, я знаю, о чем вы говорите, – ответила я.

⁂

Если ты вкладываешь в малюсенький сосуд – в песню – всё и живешь с душой нараспашку, какими мерками это мерить? Это что-то маленькое или, наоборот, огромное? Если ты решаешься на маленькой сцене открываться без утайки, когда поешь для кого-то маленького в своей душе и знаешь, что песни быстро тают, что это – скромный масштаб или, наоборот, исполинский размах?

⁂

День за днем я пишу свои слова за маленьким столиком в маленьком уголке маленького кафе на маленькой улочке. Когда день теплый, двери распахнуты. Домовые воробьи иногда скачут по полу мимо или пролетают над головой. Даже не знаю, когда я начала предпочитать всё маленькое. Зарисовки мимолетного, почти микроскопические скульптуры, лаконичные рассказы, короткометражные мультфильмы, изящные новеллы, маленькие садики, компактные студии, задушевные ужины для маленькой компании, маленькие, мало что от тебя требующие дни, когда можно мало-помалу выкраивать всё больше времени на писательскую работу.

И всё же – я не хочу, чтобы мои отец и мать стали маленькими, усохнув от старости. Не хочу иметь дело со всем тем маленьким, которое «замкнуто в своем кругу» или «эксклюзивно» (например, доступно лишь немногим), со всем тем маленьким, за которым стоит мелочность или ксенофобия (когда статус новоприбывших умаляют во имя ценностей, свойственных маленьким городкам), или с людьми, у которых маленькая, в противоположность большой, душа (то есть холодное, скаредное сердце).

Быть маленьким – это не про безупречность, обворожительность и великосветскость. Маленькое с астрономической суммой на ценнике или с вздорными претензиями на тонкий художественный вкус – на самом деле не маленькое, а, как заметила Натания Розенфельд в своем прекрасном эссе «Похвала всему маленькому», – «монументальность наизнанку… ярко выраженная помпезность в миниатюре». Скажем так: это когда малость водружают на пьедестал.

Возможно, я напрасно приписываю всему маленькому чистосердечные намерения. Возможно, мои вкусы подпали под влияние феминизма (и это объясняет, почему символы монументальной и мускулистой силы не привлекают моего внимания). Или под обаяние буддизма – это способ подтвердить мою малую величину относительно космического масштаба других вещей.

«Многие люди пытаются вновь обрести тот охват зрения, который, по сути, позволяет видеть вещи в человеческом масштабе, пытаются выпутаться из уз зависимости от непостижимых сил глобальной экономики», – пишет Мэттью Кроуфорд в своей культовой книге «Школьные уроки труда как воспитание души». «Думаю, мир спасут миллионы маленьких вещей, – сказал за несколько лет до смерти Пит Сигер, скончавшийся в 2014 году. – На свете слишком много вещей, которые идут не так, когда становятся