Пламенная роза Тюдоров - Бренди Пурди

Он заверил меня, что к моему супругу не имеет никакого отношения, но и имени человека, приславшего мне чужеземного лекаря, не раскрыл, объясняя это тем, что поклялся молчать.

– Мадам, я лишь должен исцелить вас, если это будет в моих силах, а не играть в загадки, – с улыбкой журил меня он, когда я в очередной раз пыталась отгадать имя своего таинственного доброжелателя.

Но потом, изменив обычной своей подозрительности, я доверилась ему. Его мастерство превосходило таланты всех английских врачевателей и знахарок, что я видела в своей жизни. Похороненная в глубине моей души способность верить людям начала оживать, выкарабкиваться из могилы, в которую я ее упекла. Когда из Лондона доставили простенький на вид сверток, на котором не значилось никакого имени, посыльный отказался сообщить, кто же сделал мне столь щедрый подарок. Развернув бумагу, я увидела огромную книгу в кожаном переплете. Украшавшие ее позолоченные уголки, как мне показалось тогда, излучали какой-то зловещий свет. Выяснилось, что сей серьезный научный труд, в подробностях освещающий все тонкости изготовления ядов, был написан рукою моего итало-арабского лекаря – доктора Кристофера Бьянкоспино. Читая его, я чувствовала, как кровь стынет у меня в жилах. На страницах этой книги я видела такие ужасы, которые до сих пор являются мне в ночных кошмарах! Но еще больше я испугалась вложенного меж листов пергамента длинного рыжего волоса, казавшегося пятном крови на белоснежной бумаге, – теперь я точно знала, от кого получила этот зловещий подарок. Это была моя соперница, мой враг – сама королева Елизавета. Но я окончательно запуталась и никак не могла взять в толк, пытается она меня предостеречь или попросту запугать, подтолкнуть к тому, что я в конце концов и сделала – отослала доктора Бьянкоспино прочь, чтобы тот смог вернуться к привычным своим черным делам, которые ему пришлось оставить, дабы заняться грамотным лечением моей персоны.

После того как я получила книгу ядов с его, доктора Кристофера Бьянкоспино, именем на титульном листе и прочла кошмарные истории, бесконечную хронологию человеческих страданий, беспристрастно, во всех подробностях описываемую на каждой странице, я не могла больше видеть ни его, ни лекарств, что он мне оставил. В некоторых из них – как я теперь уже знала наверняка – содержались ядовитые растения, о которых он писал, такие как аконит, мандрагора, болиголов, дурман-трава, белена и белладонна, сонная одурь, не имеющая ничего общего с красотой, несмотря на свое название, хоть я и слышала, что итальянки бесстрашно используют это растение при изготовлении косметики и даже закапывают его соком глаза, отчего у них увеличиваются зрачки. Я же содрогаюсь от одной только мысли о подобной решимости, иногда мне кажется, что в погоне за красотой женщины заходят слишком далеко.

Снова и снова он приходил к моим дверям, умолял впустить его, чтобы всего лишь поговорить, но я скрепя сердце отказывала ему во встрече и не отвечала на письма, что он все время мне слал. Уж не знаю, права ли я, вполне возможно, я испугалась того самого единственного человека, который способен был меня исцелить.

По сей день последнее его письмо хранится в стоящей на моем прикроватном столике чудесной шкатулочке в форме сердца, обитой ярко-розовым бархатом, – ее Роберт выиграл для меня в одном из состязаний на деревенской ярмарке, где нужно было бросать разноцветные деревянные шары через кольцо. Письмо завернуто в тугой сверток, в котором хранится также еще кое-что – возможно, последний мой шанс выжить, будь я хоть чуточку храбрее. Авантюра, риск, игра, в которой, по его собственному признанию, ставка – это моя жизнь. Он написал мне правду безо всяких прикрас в знак уважения к моему решению, поведал об этой небывалой и опасной процедуре, которая тем не менее была для меня шансом, коего мне не дали бы ни английские доктора, будь то мелкие шарлатаны или выпускники Королевского колледжа врачей, ни даже личный лекарь самой королевы. Речь шла об операции, мучительной и жестокой, сродни повешению, утоплению и четвертованию, которым подвергались лишь самые злостные преступники. В ходе этой операции моя жизнь висела бы на волоске, но – если будет на то воля Божья – мне мог бы быть дарован шанс на спасение и я смогла бы дожить до благородных седин и понянчить внуков. Но времени на раздумья почти не осталось – я должна была решить все сегодня. Сейчас – или никогда.

Именно поэтому я захотела остаться сегодня в полном одиночестве: пока остальные будут веселиться на ярмарке, я смогу все хорошенько обдумать, никто и ничто не отвлечет меня от размышлений о том, стоит ли моя жизнь такого риска или же я потеряла уже все, что имело для меня значение в этом мире. Я лишилась любви своего мужа, который давно не чтил нас своим присутствием, а рак уже забрал всю мою красоту. Операция, возможно, сумеет меня исцелить, но изуродует при этом так, что меня не захочет больше ни один мужчина на всем белом свете, в особенности мой брезгливый Роберт. Да и кто возжелает женщину, у которой на месте соблазнительных, полных розовых грудей лишь безобразные шрамы с жуткими буграми?

После того как Пирто вернется с ярмарки, я отправлю с ней письмо остановившемуся на местном постоялом дворе доктору Бьянкоспино, в котором вынесу свой вердикт – оставаться ли ему в наших краях или же езжать восвояси. И независимо от того, будет моим ответом гробовое молчание или же слова, написанные на бумаге и выражающие полное неверие, знаю, он будет ждать и после этого, рассчитывая, что я вновь обдумаю его предложение. И когда такой день придет, я снова возложу жизнь и смерть на чаши весов.

Я опять закрываю глаза и глотаю слезы, пока Пирто бережно вытирает белесую жидкость, потекшую из моего соска, и накрывает уродливую, сочащуюся опухоль похожей на мед жгучей мазью с резким, острым ароматом. Ее принесла мне одна старушка – знахарка, ведьма или попросту шарлатанка? Я даже не притворяюсь, будто знаю, кто она такая на самом деле. Лишь когда Пирто прикрывает весь этот ужас на моей груди свежей льняной тряпицей, я открываю глаза. Где-то высоко над деревьями за моим окном небо уже светлеет, мне виден шпиль церкви Святого Михаила и медленно поднимающееся утреннее солнце, чей свет нежен сейчас, словно поцелуй возлюбленного, ускользающего из опочивальни на рассвете после ночи страстной любви.

На моих губах играет едва заметная улыбка, когда Пирто наносит на мою кожу духи, которые я изготовила когда-то собственными руками, – то была особая смесь из розовых лепестков из Норфолка и сладкой жимолости. Переживу ли я этот последний пузырек с чудесным ароматом или же он достанется кому-то после моей смерти? Какой же сентиментальной и мрачной женщиной я стала! Я ведь слишком молода, чтобы так горевать! Такая печаль в глазах больше под стать женщине гораздо старше меня, согбенной, седовласой, беззубой, с лицом, сплошь покрытым морщинами; женщине, потерявшей всех, кого она любила, если таковые, разумеется, вообще были. Я прижимаю ладони к вискам и вздыхаю. Ненавижу то, какой я теперь стала!

Осторожно и медленно я поднимаю руки, и Пирто надевает на меня невесомую рубашку из тонкого белого батиста, которая легко скользит по моему лишенному соблазнительных изгибов телу, скрывая ставшую хрупкой и неестественно тонкой фигуру, а ведь когда-то Роберт называл мои формы роскошными, игриво покусывая мои груди, ягодицы и бедра, словно они были не плотью, а спелым и сочным персиком. Нет больше той прекрасной и цветущей Эми, которую он когда-то любил.