Семь жизней - Захар Прилепин

Верховойский начал задрёмывать – в полудрёме вспоминая, что в прошлом купе… этот ограбленный труп с носом и плохими зубами… он почему-то был похож на полицейского, что возвращал ему паспорт… а деньги, кстати, зажал… да и все остальные соседи по прежнему купе… оба мужика… тоже почему-то были похожи друг на друга и на этого носатого… и как сильно пахнет плотью… землёй какой-то…

– О как! – громко сказали рядом с Верховойским.

Выждав секунду, он осторожно выпростался из-под одеяла, успев подумать, что это полицейский из дежурной части явился, или, скорее, труп из прошлого купе, или они оба в одном носатом, в чёрных крапинах лице.

На Верховойского смотрел незнакомый мужчина, очень приличный, белолицый, явно раздосадованный.

– Я понимаю, что вам хочется спать, – сказал он. – Но отчего всё-таки именно в моей кровати, которую я оставил полчаса назад? Вам не хотелось согревать своим телом простынь? Вы предпочитаете для сна тёплую постель?

Самое неприятное, что вослед раздосадованному господину вошла молодая женщина, очень красивая, независимого вида.

Верховойский вспомнил, что за минуту до его пробуждения была остановка поезда. Судя по всему, это была последняя станция перед его городом.

Молодая женщина поставила красивую сумку в самый дальний край нижней полки, а после изящно уселась сама, закинув ногу на ногу. Она была в отличных, остроносых, украшенных цепочками и серебряными бляхами сапожках. Внешне всё происходящее в купе её не волновало. Но Верховойский отлично знал такой сорт молодых женщин: за этой бесстрастностью стояло идеальное, до миллиметра выверенное презрение к дурнопахнущему человеку, к чему-то забравшемуся в чужую постель.

«Как будто эта сука сама никогда не была в чужой кровати!» – зло подумал Верховойский.

– Вы как-то поясните своё поведение? – спросил между тем строгий господин.

– Вы хотите лечь? – спросил Верховойский, едва разлепив ссохшиеся губы и с трудом шевеля языком.

– Вы предлагаете мне лечь рядом с вами?

– Мы через двадцать минут уже приедем, – сказал, изнемогая от хаоса в голове, Верховойский.

– То есть что нам зря время терять? Двадцать минут у нас есть?

– Чёрт! Чертовщина! – сказал Верховойский, садясь, – внутренности головы качнулись как холодец, – обнимая себя за холодные и мокрые плечи, он почти прокричал: – Меня сюда уложил проводник! Слышите? Проводник! Подайте мне мои джинсы!

– Проводник? – переспросил строгий господин, джинсы, оставшиеся внизу, естественно, не подавая. – Сейчас мы спросим у самого проводника.

«Сейчас придут опять… а я в трусах… в чужой постели…» – грустно, будто бы предсмертно думал Верховойский.

– Извините! – позвал он молодую женщину, сидящую внизу. – Мне очень неудобно! Но не подадите ли вы мне джинсы?

Она подняла на него глаза и тут же спокойно отвернулась к окну, будто бы ничего не слышала. За окном столбы замедляли свои прыжки, неразличимые на скорости провода медленно расплетались, становились видны, их можно было сосчитать. Верховойский сосчитал: шесть. Кажется, шесть проводов или около того.

Пришла проводница в синей юбке.

– Просто нет слов, – сказала она. – У вас всё в порядке с психикой, молодой человек? Вы что тут вытворяете?

Объясняться, сидя в трусах на чужой кровати, было нелепо, и, плюнув на всё, Верховойский спрыгнул вниз.

Молодая красивая женщина поднялась и демонстративно вышла вон.

Строгий господин хотел вроде бы остаться в качестве благодарного свидетеля расправы проводницы над этим ничтожеством, однако желание что-то важное сообщить незнакомой молодой женщине до прибытия поезда пересилило. Произнося что-то насмешливое в адрес Верховойского, но обращаясь уже к изящной даме, строгий господин исчез из проёма дверей.

Проводница, кусая губы, мазнула взглядом по одевающемуся Верховойскому и тоже вышла.

Он быстро облачился – его мучили разом и озноб, и тошнота, и страх, и полсуток не покидающее его чувство гадкого бреда.

Заметил красивую сумку, которую оставила молодая женщина.

«Я устрою тебе, тварь, – подумал Верховойский. – Джинсы тебе сложно подать мне, тварь. Смотри теперь, как будет!»

За всю жизнь Верховойский ни разу ничего не украл и даже не имел подобных желаний. Но тут в нём разом выросло огромное бесстыдное чувство – более острое, чем простой соблазн. Он раскрыл молнию чужой сумки – это было почти так же, как потянуть молнию на юбке, только ещё хуже, ещё болезненней, ещё жарче для сердца.

Верховойский, не разбираясь, рыл там рукой, желая на ощупь понять, какая вещь самая лучшая, самая дорогая, самая нужная этой твари, пренебрёгшей им, его джинсами, его обществом.

Но загрохотала дверь, и Верховойский резво отпрянул, угодив спиной ровно в объятия строгому господину.

– Да исчезнешь ты отсюда или нет! – сказал строгий господин, пытаясь разминуться в купе с Верховойским.

Верховойский почти выбежал в коридор.

Поезд замедлял ход, пассажиры выстроились в очередь у выхода.

Вид за окном дрогнул и встал. По недвижному асфальту пошли в разные стороны ноги.

Верховойский заглянул в первое купе и нашёл там свою куртку.

Долго ещё озирался: не забыл ли чего?

Но у него ничего не было.

Выходил из вагона последним. На улице стояла уставшая проводница – под глазами тёмные круги. Такие бывают от недосыпа, и ещё – если перед вами недавняя вдова.

Проводница с какими-то смешанными, неясными чувствами смотрела на Верховойского.

– Вы ужасный пассажир, – сказала она. – Лучше бы мне вас больше никогда не видеть.

– Я ни в чём не виноват, – всплеснул руками Верховойский. – Меня в чужое купе отправил проводник! Неужели вы думаете, что я сам бы туда пошёл!

– Какой проводник! – ответила синяя юбка. – Тут только я проводница! Никто вас не мог отправить, не выдумывайте!

– Вот! – вдруг вспомнил Верховойский. – Вот, смотрите! Был проводник! Он даже зажигалку мне подарил! – и вытащил из кармана красивую, резную, в виде непонятного зверя зажигалку.

«Дешёвка, конечно, – попутно оценил Верховойский этот предмет, – но всё равно любопытная штука…»

– Откуда это у вас? – спросила проводница, забрав из рук Верховойского зажигалку.

– Я ж говорю, что он подарил! Проводник! – повторил Верховойский.

– Это Сергея зажигалка, – ответила проводница. – Он погиб неделю назад.

Верховойский шмыгнул носом, поиграл челюстями, снова шмыгнул и пошёл прочь.

«Хватит уже, – неопределённо сказал себе. – Хватит. Оставьте меня в покое…»

Напоследок оглянулся: да вот же он, спиной к Верховойскому, стоял всё тот же проводник, что подарил зажигалку. Верховойский крикнул «Эй!» – но только голубь взлетел, а из людей никто не оглянулся.