Сверкающий цианид - Агата Кристи

Нужно было быть идиотом, чтобы с ней связаться. Впрочем,мужчину за это не осуждают! А она, что ни говори, обладала способностьюприковывать к себе взоры людей. В тот вечер в Дорчестере он ни на что не могбольше смотреть. Красива, как гурия, и, вероятно, столь же умна!

Он влюбился в нее без памяти. А сколько усилий он затратил,отыскивая кого-то, кто мог бы представить его. Совершенно непростительноелегкомыслие, когда дел у тебя по горло. Не развлекаться же он сюда приехал.

Но Розмари была так неотразима, что он мгновенно позабыл обовсех своих служебных обязанностях. Теперь он сам высмеивал себя за это инедоумевал, как смог оказаться таким идиотом. По счастью, сожалеть было не очем. Как только он с ней заговорил, ее очарование сразу же потускнело. Всевстало на свои места. Любви не было — не было и страсти. Просто приятноевремяпрепровождение — всего-навсего.

Ну что ж, он хорошо провел время. И Розмари тожеповеселилась. Они танцевали, словно два ангела, и куда бы он ни приводил ее,мужчины всегда оборачивались в ее сторону. Он благодарил судьбу, что не женилсяна ней. За каким чертом нужна ему эта красотка? Она даже не умела внимательнослушать. Из той породы девушек, которые ежедневно за завтраком ожидают от васпризнания в страстной любви!

Вот сейчас самое время обо всем подумать.

Он изрядно влюбился в нее, так?

Был у нее вроде бесплатного кавалера. Звонил, приглашал,танцевал с ней, целовался в такси. Дурачился до того невероятного, потрясающеговоображение дня.

Вспоминается все до мелочей: прядка растрепанных над ухомкаштановых волос, опущенные ресницы, за которыми сверкают темно-голубые глаза.Мягкие, нежные, алые губы.

— Антони Браун. Какое славное имя! Он сказал добродушно:

— Имя у меня знаменитое. У Генриха Восьмого был камергерАнтони Браун.

— Ваш предок, надеюсь?

— Ну, этого я не стану утверждать.

— Лучше не надо!

Он вскинул брови.

— Я — потомок колонизаторов.

— Не итальянских ли?

— А! — засмеялся он. — Мой оливковый цвет лица. У меня мать— испанка.

— Тогда ясно.

— Что ясно?

— Все ясно, мистер Антони Браун.

— Вам нравится мое имя.

— Я уже сказала. Хорошее имя.

И вдруг неожиданно, словно обухом по голове:

— Лучше, чем Тони Морелли.

Он остолбенел, отказываясь верить собственным ушам.Невероятно! Чудовищно!

Он схватил ее за руку. Неистово сжал, она вскрикнула:

— О, мне больно!

Голос его сделался злым и грубым. Она засмеялась, радуясьпроизведенному эффекту. Чудовищная дура!

— Кто вам сказал?

— Один неизвестный, кто вас знает.

— Кто он? Я не шучу, Розмари. Я должен знать.

Игривый взгляд метнула она в его сторону.

— Мой беспутный кузен Виктор Дрейк.

— Я никогда не встречал человека с таким именем.

— Полагаю, в то время, когда вы знали его, он пользовалсядругим именем. Берег фамильную честь.

Антони медленно произнес:

— Понимаю. Это было в тюрьме?

— Да. Я говорила с Виктором про его беспутную жизнь —сказала, что он позорит всех нас. Разумеется, у него в одно ухо вошло, а вдругое вышло. Потом он усмехнулся и сказал: «Да и вы не безгрешны, мояпрелесть. Прошлым вечером я видел, как вы танцевали с одним парнем — эта пташкауже побывала в клетке, а теперь он один из ваших лучших друзей. Слышал,называет себя Антони Брауном, в тюрьме-то он был Тони Морелли».

Антони непринужденно сказал:

— Мне хотелось бы возобновить знакомство с этим другом моейюности. Старые тюремные связи прочные.

Розмари мотнула головой.

— Вы опоздали. Сейчас он плывет в Южную Америку. Вчераотправился.

— Ясно. — Антони глубоко вздохнул. — Значит, вы единственныйчеловек, которому известны мои тайны.

Она кивнула.

— Я вас не выдам.

— Так будет лучше. — Голос его сделался строгим и мрачным. —Послушайте, Розмари, не играйте с огнем. Вы ведь не хотите…

— Вы угрожаете мне, Тони?

— Предупреждаю.

Вняла ли она этому предупреждению? Почувствовала ли таящуюсяв нем угрозу? Безмозглая дурочка. Ни крупицы здравого смысла в ее красивойпустой голове. Она надоела ему. Захотелось уйти, но кто за нее поручится? Влюбой момент проболтается.

Она улыбнулась очаровательной улыбкой, которая оставила егоравнодушным.

— Не будьте столь жестоки. Возьмите меня на танцы к Джарроуна следующей неделе.

— Меня здесь не будет. Я уеду.

— Но не раньше моего дня рождения. Вы не можете покинутьменя. Я рассчитываю на вас. Не говорите нет. Я так тяжело болела этой ужаснойфлю и до сих пор отвратительно чувствую себя. Не спорьте со мной. Вы обязаныприйти.

Он должен был устоять перед ней. Должен был послать к чертуи уйти не оглядываясь.

Но в эту минуту сквозь открытую дверь он увидел спускающуюсяпо лестнице — Ирис — стройную, изящную, черноволосую, с серыми глазами набледном лице. Ирис не блистала красотой Розмари, но обладала такой внутреннейсилой, которой Розмари явно не хватало.

В эту минуту он почувствовал то же, что чувствовал Ромео,пытавшийся думать о Розалинде, когда он впервые увидел Джульетту.

Антони Браун изменил свое решение. В мгновение ока оннаметил совершенно иной план действий.

Стефан Фаррадей думал о Розмари — думал с тем боязливымизумлением, которое в нем всегда пробуждал ее образ Обычно он подавлял всемысли о ней, как только они появлялись, но бывали минуты, когда и после своейсмерти с такой же настойчивостью, что и при жизни, она неотвязно преследовалаего.

И так только вспоминалось происшедшее в ресторане — егопронизывал панический ужас. Не надо думать об этом. Надо думать о живойРозмари, улыбающейся, взволнованной, погружающейся в его глаза… Каким дураком —каким несусветным дураком он был!