Медленные пули - Аластер Рейнольдс

– Тебе нужно отдышаться. Серебристая жидкость попала внутрь нас и каким-то образом подействовала, да? Перенастроила наши мозги, чтобы в них проникла Матрешка?

– Ну… возможно. Да, пожалуй, так.

– Дмитрий, успокойся. Нам нужно лететь обратно.

Я снова потянулся к стене. Информационный голод, потребность заполнить вакуум в голове нахлынули снова. Матрешка пока сообщила мне не все. С Дмитрием Ивановым она еще не закончила.

– Не надо, – проговорила Галина так твердо, что я замер. – Не сейчас. Давай сначала все осмотрим.

Я послушался. По середине коридора идти было легче. Но стены продолжали шептать, продолжали уговаривать меня, чтобы я коснулся их ладонью.

– Второй Союз… – начал я.

– Что с ним?

– Он падет. Лет через пятьдесят – шестьдесят. Ближе к концу века. Я видел это в истории. – Я остановился и нервно сглотнул. – Дорога, которой мы идем… Это неверный путь. Где-то между первым и вторым появлением Матрешки мы свернули не туда. Когда мы поймем это, когда Союз падет, будет слишком поздно. Не только для России, но и для всей Земли, для всего человечества.

– Матрешка пришла из будущего. Это почувствовала даже я при мимолетном касании. Но если ее отправили мы, значит все не так плохо.

– Это неправильное будущее, – настаивал я. – Матрешка фактически последнее детище человечества. Люди избрали неверный путь, обрекли себя на неудачу с самого начала. Мы отвернулись от космоса, а это ошибка. Между тем временем и нашим – только тьма, она застанет нас врасплох.

Мы продолжали идти вниз по дуге коридора, навстречу серебристо-синему сиянию.

– Второй Союз – единственная держава, которая еще совершает полеты в космос. Можно сказать, только нашими усилиями свеча еще горит.

– Этого мало. Раз другие страны свернули исследования, просто держаться на прежнем уровне недостаточно. Раз свеча горит только нашими усилиями, она скоро погаснет.

– Не понимаю, что могут изменить сиюминутные решения, тем более в далеком будущем.

– Очевидно, многое, иначе наши потомки не прилагали бы столько усилий. Мы ведь оба понимаем, что незначительные изменения начальных условий способны повлиять на хаотическую систему совершенно непредсказуемым образом. А что есть история, если не хаотическая система?

– Дмитрий, Второму Союзу не понравится, если его назовут ошибкой истории.

У меня пересохло в горле.

– Матрешкино послание власти игнорировать не смогут. Только не сейчас.

– Я не стала бы говорить так уверенно. Кстати, знаешь что?

– Что?

– Если эта штуковина из будущего, из нашего будущего, то, возможно, она из России. Или предназначена для россиян. А значит, Неша Петрова, скорее всего, не ошибалась.

– Ей должны сообщить.

– Ага, только об этом власти и думают, после того как столько лет унижали и оскорбляли ее. – Галина притихла, а потом добавила: – Похоже, они с самого начала знали, да?

– Знать они не могли.

– Но имели достаточно сведений, чтобы желать провала ее гипотезе. Послание из будущего, адресованное нам? Что нам стоит слышать от потомков, кроме нескончаемой благодарности?

– Каждое наше слово фиксируется магнитофонами в скафандрах. Фиксируется, сжимается, сохраняется для отправки на «Союз», потом на «Терешкову», потом на Байконур.

– В данный момент, товарищ, мало что волнует меня меньше партийного говнюка, который меня подслушивает.

Я улыбнулся, потому что чувствовал то же самое.

Через шестьдесят лет Второй Союз рассыплется. История, которую в меня закачали, доказывала, что предотвратить это невозможно. Ускорить процесс реально – наверное, с прибытием Матрешки так и получится, – а предотвратить невозможно. Пусть хоть распинают нас, ничто не изменится.

Это хоть немного, но утешало.

Коридор расширился, узорные стены расступились, и вот мы попали в зал размером с церковный неф. Зал был круглым, метров сто в диаметре, со сводчатым потолком. Других входов, кроме как из коридора, я не видел. Пол украшал зубчатый орнамент – от центра расходились тонкие как лезвия куски черного и белого мрамора.

Музыка звучала все быстрее и пронзительнее. Мелодия – если она присутствовала – уже почти улавливалась. Перед моим мысленным взором встал зимний пейзаж под белыми небесами.

– Ну вот, мы у цели, – проговорила Галина. – После стольких испытаний попали в пустой зал.

Она неуверенно шагнула к центру зала и остановилась.

– Погоди! – сказал я.

В зале что-то творилось.

Черные и белые куски незаметно отодвигались к границе пола, а в центре образовывалась черная звездообразная брешь. Происходило все беззвучно, ужасающе медленно. Галина отступила назад, и мы оказались рядом. Когда звезда расширилась метров до десяти – двенадцати, пол перестал меняться. Из звезды что-то проступило, плавно, тихо, – постамент с фигурой, лежащей лицом к сводчатому потолку. Рядом с постаментом, заиндевелым от холода, темнел плотный клубок трубок и скрученные аппаратные внутренности. Мы с Галиной наблюдали молча, на первый шаг ни она, ни я не решались. У меня звенело в ушах – в головную боль это пока не переросло, но грозило перерасти.

Пол начал принимать прежний вид, зазубренные осколки вокруг постамента вставали на свои места. Теперь нас и лежащего разделяла цельная поверхность. Мы с Галиной глянули друг на друга из-под щитков гермошлемов и медленным, ритмичным шагом двинулись к центру зала. Наклонный постамент возвышался на два метра от пола, так что лежащий оказался над нашими макушками. С момента своего появления из-под пола он не шевельнулся и не подал признаков жизни.

Вот мы у постамента. Сбоку на нем был не то выступ, не то ступенька – мы поднялись, и наши головы оказались вровень с лежащим. Мы смотрели на него, не говоря ни слова. Натужный рев циркуляторов воздуха лишь подчеркивал наше молчание.

Фигура человеческая – это не вызывало сомнений с тех пор, как постамент поднялся. Форма головы, грудная клетка, строение рук и ног – все выглядело слишком привычно, чтобы принадлежать инопланетянину. Я знал, что Матрешку сюда прислали наши потомки, то есть представители человеческой расы. Новые, яркие воспоминания подсказывали, что передо мной пилот, навигатор, который провел Матрешку через адские жернова машины времени, потом через каскад кротовин из прошлого в нашу эру. Мертвенно-бледный, призрачно худой, обнаженный пилот лежал на белой металлической полке или подставке, которая на первый взгляд казалась орудием пытки или жестокого обездвижения. Но потом я решил, что это интерфейс системы управления и жизнеобеспечения. Он поддерживал жизнь пилота и позволял ему управлять огромной многослойной конструкцией, которую ему поручили вести и оберегать.

Чувствовалось, что путешествие было долгим. По Матрешкиной системе отсчета оно заняло века субъективного времени. Пилот, биомодифицированный для долголетия и непрерывного бодрствования, пропустил через себя каждую жуткую секунду. Это подразумевалось с самого начала.