Горечь войны - Найл Фергюсон

Таблица 40. Прожиточный минимум (1914 г. = 100)

источники: Maddison, Capitalist Development, pp. 300f; Morgan, E., Studies in British Financial Policy, p. 284; Fontaine, French Industry, p. 417; Stone, Eastern Front, p. 287.

Но так ли уж вреден рост цен во время войны? Далеко не всегда. Как часто отмечалось, инфляция (особенно на таком уровне и за такой промежуток времени) служит формой налога, который легко собирать и который вдобавок не воспринимается как налог. Одно из последствий обесценивания валюты – снижение реального бремени национального долга и, следовательно, издержек выплаты процентов по нему для налогоплательщиков. Это, разумеется, помогает объяснить меньшую стоимость войны в долларовом выражении для Германии и Австрии, валюты которых значительно подешевели по отношению к доллару, особенно во второй половине 1918 года, когда поражение Центральных держав казалось совсем близким. Тем не менее важно не преувеличивать уровень этой девальвации – валюты России и Италии девальвировались намного сильнее (рис. 14).

Рисунок 14. Обменный курс доллара в 1915–1918 гг. 1913 г. = 1:1.

прим. Приведены лондонские котировки, за исключением курса доллара к марке (Нью-Йоркская биржа).

источники: Morgan, E., Studies in British Financial Policy, pp. 345–349; Statistisches Reichsamt,

Zahlen zur Geldentwertung, p. 6; Bordes, Austrian Crown, p. 114.

Таким образом, с учетом всего вышеперечисленного, состояние финансов в Германии в период войны не выглядит таким “катастрофическим” или “плачевным”, каким его обычно считают. Напротив, можно считать своего рода чудом, что Германия сумела так долго воевать, хотя ее финансовые ресурсы были сильно ограничены по сравнению с финансовыми ресурсами ее врагов.

На заданный ему в 1917 году вопрос о том, когда, на его взгляд, кончится война, военный корреспондент Times Чарльз Репингтон ответил:

С точки зрения Репингтона, единственным способом завершить войну было нанести Центральным державам полное военное поражение. В этом он был прав. Это был единственный выход. Однако экономическое превосходство Антанты было так велико, что трудно было объяснить, почему в 1917 году Германия еще не была разбита. Более того, в Америке в этом году многие начали считать, что победа не будет достигнута никогда. Многие историки, подобно Кейнсу, говоря о трансатлантических финансовых отношениях, склонны фокусироваться на валютных курсах. Между тем, если рассмотреть доходность облигаций – показатель, который, как мы видели, был намного важнее в довоенном мире, – картина получается совсем другой. Когда Англия и Франция стали выпускать облигации в Нью-Йорке, инвесторы рассматривали их точно с таким же пристрастием, с каким до войны в Париже и в Лондоне рассматривали страны, которые собирались привлекать там заемные средства. Данные по доходности одного из важнейших займов военного времени – “Англо-французского займа” 1915 года, сумма которого составляла 500 миллионов долларов 65, – демонстрируют масштаб кризиса доверия военным усилиям союзников (рис. 15). Любопытно, что нижней точкой этого кризиса стал декабрь 1917 года, а не весна 1918 года, как можно было бы ожидать.

Рисунок 15. Котировки и объем торгов пятипроцентными бумагами Англо-французского займа (1915–1918 гг.)

источник: Commercial and Financial Chronicle, 1915–1918.

Еще неожиданней, что это был кризис доверия Франции и Англии, а не американским военным усилиям. Рисунок 16 показывает, что в конце 1917 года разрыв между доходностью англо-французских и американских облигаций резко увеличился. 14 декабря он достиг максимума и составил 3,8%. Это не было простой причудой нью-йоркского рынка: в ноябре 1917 года доходность консолей в Лондоне также достигла пикового для военного времени значения, составив 4,92% 66.

Рисунок 16. Разница в доходности английских, французских и американских долговых обязательств (1915–1918 гг.)

источник: Commercial and Financial Chronicle, 1915–1918.

У инвесторов были серьезные причины тревожиться о западноевропейских державах. Сербия и Румыния были разбиты, Италия зашаталась после битвы при Капоретто (октябрь 1917 года), в России в ноябре произошла большевистская революция, означавшая полную победу Германии на Восточном фронте. Во Франции во второй половине 1917 года моральный дух был в полном упадке – меньше 30% писем, проверявшихся цензорами в Бордо в сентябре 1917 года, поддерживали мир на основе военной победы, а более 17% выражали надежду на мирные переговоры 67. Разумеется, британская армия, наконец, сумела грамотно применить танки при Камбре, однако этот успех оказался эфемерным и определенно не искупал потерь, понесенных во время Третьей битвы при Ипре. В себя американцы верили, но их армия еще находилась в зачаточном состоянии, а веру в способность своих союзников продолжать сражаться к концу 1917 года они почти утратили. Возможно, дополнительно заставило нервничать Уолл-стрит письмо лорда Лансдауна в поддержку мирных переговоров, опубликованное 29 ноября в Daily Telegraph. Удивительно при этом, что нью-йоркский рынок не утратил доверия к англо-французским облигациям следующей весной, когда многие влиятельные фигуры в Англии и Франции искренне опасались, что Германия находится в шаге от победы.

Таблица 41. Затраты на убийство: военные расходы и убитые солдаты противника

источники: Hardach, First World War, p. 153; Winter, J., Great War, p. 75.

Бесспорный факт, что у Центральных держав заметно лучше получалось убивать, ранить и захватывать в плен врагов, чем у держав Антанты. Однако еще поразительнее, что обходился им этот процесс намного дешевле. Если взглянуть на различие между сторонами подчеркнуто цинично, беря во внимание не только боевую эффективность, но и затраченные экономические ресурсы – другими словами, военную рентабельность как комплексный показатель, – вполне можно будет сказать, что Германия намного лучше Антанты умела обеспечить “максимум жертв при минимальных затратах”. Как мы видели, союзники потратили между 1914 и 1918 годами примерно 140 миллиардов долларов, а Центральные державы – около 80 миллиардов. При этом Центральные державы убили намного больше солдат Антанты, чем потеряли своих солдат. Исходя из этого, можно сделать простой расчет: если державам Антанты убийство одного солдата, сражавшегося за Центральные державы, стоило 36 485,48 доллара, то Центральным державам убийство одного солдата, сражавшегося за Антанту, обходилось всего в 11 344,77 доллара (таблица 41). Дополнить эту жутковатую бухгалтерию можно сравнением с приводимыми у Богарта оценками условной экономической стоимости каждого солдата для его родной страны. По мнению Богарта, американский или британский солдат стоил на 20% больше германского (1414 долларов и 1354 доллара), но почти вдвое больше русского или турка (700 долларов). Однако в любом случае ни один солдат не стоил столько, сколько денег тратилось на его убийство 68. В связи с этим историкам финансов остается только спросить у военных историков, как могло так получиться, что Германия и ее союзники, втрое эффективнее убивавшие врагов, чем Англия и ее союзники, все же проиграли войну? Конечно, можно предположить, что Англия, уверенная в своем экономическом преимуществе, просто могла позволить себе в ходе войны определенную расточительность. Однако это плохо сочетается с царившим в 1916 и 1917 годах страхом перед долларовым кризисом, который должен был подтолкнуть страну к бережливости. Возможно, что Кейнс был прав, говоря в марте 1918 года Беатрисе Вебб, что это британское, а не германское правительство “упорно ставит финансы на последнее место и предпочитает действие, даже самое неблагоразумное, осторожному и критическому отношению, даже самому оправданному” 69.