Горечь войны - Найл Фергюсон

Тем не менее значимость принуждения не стоит преувеличивать. Приговоренных к расстрелу за трусость было ничтожное количество по сравнению с общей массой людей, служивших в британской армии во время войны (их было 5,7 миллиона). Более того, многие из них (в том числе изрядная часть действительно расстрелянных) страдали от психических травм – как злосчастный рядовой Гарри Фарр из Западно-Йоркширского полка: его поставили к стенке в октябре 1916 года 60. Он не отказывался воевать, а просто был неспособен идти в бой. Вряд ли Хейг был прав, считая, что война будет проиграна, если помиловать несколько таких несчастных. В реальности военная дисциплина работала намного тоньше, чем в Красной армии при Троцком (где в атаке еще можно было выжить, а попытаться бежать означало точно быть расстрелянным). Во время войны она опиралась скорее на уважение рядовых к унтер-офицерам и офицерам. Хуже всего дела обстояли у русских (офицеры обходились с солдатами как с крепостными и избегали участия в боях) 61, но итальянцы недалеко от них ушли. Французские офицеры были где-то посредине 62. Возможно, к 1918 году знаменитое немецкое офицерство тоже начало терять уважение солдат, однако во время революции этот вопрос так политизировался, что сейчас отличить мифы от реальности крайне затруднительно 63.

Насколько хорошими были отношения между офицерами и солдатами в британской армии, вопрос спорный. Безусловно, за время войны социальный состав офицерского корпуса значительно изменился. 43% офицеров с постоянными званиями были произведены из унтер-офицеров (до войны таких было всего 2%), а около 40% офицеров с временными званиями происходили из рабочих или из низов среднего класса 64. Офицерам старой регулярной армии было трудно с этим смириться: одного мемуариста ошеломило, когда он услышал, как офицеры Манчестерского полка приказывают солдатам “пулять” или “сваливать” 65. Однако такое “размывание” сильно уменьшало ранее существовавшую социальную пропасть между солдатами и офицерами (в отличие от германской армии, в которой унтер-офицеров не производили в звания выше Feldwebelleutnant) 66. Многие из новых офицеров были склонны представлять в своих воспоминаниях отношения с солдатами в розовом свете. Некоторые говорили о “товариществе… вызывавшем негодование у более косных старых командиров” 67. Некоторые заходили еще дальше: можно вспомнить пылкие стихи Герберта Рида о его роте (“О прекрасные люди, о люди, которых я любил…”), столь же пылкие признания Гая Чепмена в любви к “стройным рядам” солдат, которыми он командовал, или манерное заявление одного из героев Роберта Грейвса о том, что солдаты “буквально влюбляются… в красивых и храбрых юных офицеров… и это очень романтично” 68. 4 июня 1918 года Зигфрид Сассун записал в своем дневнике: “В конце концов, я стал всего лишь «потенциальным убийцей немцев (или гуннов)», как выражается бригадир. Боже, почему я должен эти заниматься? Но я и не должен. Я здесь просто для того, чтобы приглядывать за некоторыми людьми”. Пятью месяцами позже Уилфред Оуэн уверял свою мать, что он “пошел на войну, чтобы помогать этим ребятам – напрямую, как офицер, командуя ими как можно лучше; и косвенно, наблюдая их страдания, чтобы как можно лучше рассказать о них” 69. Безусловно, временами отношения между офицерами-гомосексуалистами и их солдатами принимали определенный эротический оттенок. Т. Э. Лоуренс писал об этом в “Семи столпах мудрости”:

Впрочем, все это было больше похоже на фантазии. Вряд ли “влюбленности” в духе частных школ и Оксбриджа часто приводили к физическим связям. С 1914 по 1919 год за “непристойное поведение” с мужчинами были преданы военному суду 22 офицера и 270 рядовых и унтер-офицеров. При этом обычно офицеры спали с офицерами, а солдаты с солдатами: как скромно отмечал Лоуренс, “12-я казарма” доказала ему, что “Фрейд был прав” 71.

Для Джорджа Коппарда офицеры были далекими и непонятными существами, все общение с которыми происходило через унтеров. В окопах пропасть несколько сокращалась, но оставалась пропастью, как в материальном, так и в социальном смысле 72. В целом, насколько можно обобщенно говорить о таких вещах, солдатам нравилась в офицерах все-таки не красота, а готовность “испачкать руки”. Обычно хорошо отзывались о командирах, которые “копали землю и наполняли мешки песком… вместе со всеми” или “брались за лопату” 73. Как вспоминал поэт Айвор Герни, служивший рядовым, также ценилась определенная снисходительность. Так, он смог отказаться, когда один из офицеров спросил его: “Сможете проползти туда, Герни? Вот в ту яму” 74. С другой стороны, многие офицеры (включая уже упоминавшегося Гая Чепмена) признавали, что с трудом запоминали имена подчиненных – настолько часто менялся личный состав 75. Впрочем, солдаты, в свою очередь, нередко точно так же относились к офицерам, которые гибли даже чаще (во многом именно из-за попыток завоевать уважение солдат) 76.

Как бы то ни было, вполне очевидно, что моральный дух лишь частично зависел от дисциплины и что избыток бессмысленной муштры в отношении солдат, которые уже побывали в настоящем бою, мог даже его подорвать, как это и произошло в Этапле. Как писал Уэстбрук, моральный дух в вооруженных силах зависит от пряников в виде жалования и наград не меньше, чем от кнута дисциплины, но в первую очередь опирается на моральные и социальные связи, объединяющие армию 77.

Судя по воспоминаниям об армейской жизни времен Первой мировой, важное значение имели самые прозаические вещи – и в первую очередь все, что непосредственно делало жизнь удобнее. Можно привести список простых факторов, игравших наибольшую роль:

1. Теплая и удобная одежда. В сентябре 1915 года школьные учительницы из французского департамента Ду внесли свой вклад в дело помощи фронту, прислав солдатам 4403 вязаные балаклавы. Зимой те наверняка это оценили 78. Хотя британские офицеры ходили в сшитой на заказ одежде, их подчиненные носили грубую форму, которая редко подходила по размеру, а в прочих армиях дела обстояли еще хуже. Германская форма была намного дешевле, хорошие сапоги были предметом зависти (см. “На Западном фронте без перемен”), ну а в российской армии в 1914 году обуви просто не хватало и солдаты нередко шли в бой босыми. Хайлендские полки гордо продолжали носить килты (под передником цвета хаки), однако в окопной войне это было неудобно. В итоге от традиционной одежды им пришлось отказаться, когда оказалось, что иприт обжигает потную кожу – с катастрофическими последствиями для здоровья 79.