На карнавале истории - Леонид Иванович Плющ

детство в смелых играх борьбы становятся инфантильными взрослыми — садистами, доносчиками, ханжами, инквизиторами-кагебистами, хладнокровными профессорами типа профессора Лунца.

Со Славиком Глузманом мы обсуждали эту проблему — роль игры в борьбе с инфантилизмом, психоневрозами, роль игровых правил в становлении гибкой цензуры в психике. Мы хотели даже, изучив эволюцию игры, эмоции в игре, разработать игротерапию для лечения сумасшедших детей — так тесно связана игра с проблемами изживания фобий, запретных влечений, с созданием механизмов сублимации, замещения предметов влечения, смещения влечений и т. д.

Но ни у него, ни у меня не было времени для игротерапии. Он еврей и потому не смог устроиться на работу в Киеве. После института поехал работать в Житомир. Лечил истерию, психопатию и более сложные болезни. Положение психиатрии, ее низкий уровень, неспособность лечить большинство психозов (если не все) привили ему отвращение к врачебному обману, к глупым коллегам. Посещение тюрем привело его в ужас: сколько там больных психически, сколько здоровых, брошенных в одни камеры с больными. Он старался добиться перевода сумасшедших уголовников в больницу, но удавалось это с трудом. Как человеку, воспитанному на великой русской литературе, в семье врачей, ему трудно было стать хладнокровным лекарем, молчаливо созерцающим мучения больных и бездушие коллег. А тут известия о психушках, угрозы психиатрией, антисемитизм, с которым ему приходилось сталкиваться каждый день. Даже охрана, надзиратели тюрем, боящиеся его как начальства, психиатра, проверяющего положение больных в тюрьмах, имели перед ним преимущество невежества, бездушия, толстокожести, власти карателей и расовой чистоты. Последний легавый чувствует превосходство над евреем, если даже еврей — Лунц. А что уж говорить о еврее с ранимой совестью, со столь тонкой нервной системой, что она откликается на все боли ближних?

Славик писал рассказы. Вкусы наши существенно отличались. Когда он написал рассказ о своих поисках работы, мне рассказ очень понравился, ему же не очень. Он искал художественное обобщение в сюрреалистических образах, в сюрреалистическом построении сюжета. Как психиатр он видел советский абсурд, паралогизм очень хорошо. Ведь это страна шизофрении, сосуществование двух (и более) «стран» — страны, стоящей «на пороге коммунизма» и страны, стоящей на уровне древнего Рима, средневековья, Ивана Грозного, Петра I, Пугачева. Но это и параноидальная страна, с манией величия и бредом отношения — советско-русское мессианство и страх перед происками империалистов, сионистов, украинских националистов, ревизионистов, троцкистов. Все виды болезни есть в этой стране, нет только здоровья. Тут и людоедство, и вампиризм, и чрезмерная конкретность мышления и чрезмерная абстрактность. Огромный сумасшедший дом, где здоровых людей лечат параноики, шизофреники, психопаты, истерики.

И как психиатр, как человек большой совести и культуры, он при всей своей нелюбви к политике написал контр-экспертизу по делу П. Г. Григоренко. Он изучил письма Григоренко, его работы, беседовал со знакомыми.

Эту работу передали в Москву.

Садиться в тюрьму Глузману вовсе не хотелось. Он не «герой». К «героям», энтузиастам-политикам относится скептически. Но «не могу молчать» Льва Толстого, Петра Григоренко — это всеобщее качество нашей протестующей интеллигенции.

Сейчас Славик в лагере, на семь лет плюс три года ссылки. Он стал борцом на уровне Мороза, Буковского, Джемилева, борцом без страха, борцом с садизмом полиции и лагерных палачей, с бесчеловечным абсурдом полицейской страны.

На Запад пришли его письма-протесты, ответы интервьюеру и «Открытое письмо родителям». Все, кто знает Глузмана, не могут без слез и чувства благодарности читать его письмо родителям. Это документ огромной силы, в нем изложена суть демократического движения. Я хорошо знал Глузмана, но не знал в нем такой силы духа. КГБ своими репрессиями отбрасывает от движения все слабое, трусливое, а в лучших людях выжигает прекраснодушие, либерализм. Лагеря и тюрьма — школа силы, ума, духа. И за это «спасибо» Брежневу. Он готовит себе врагов — умных, честных, сильных, высокодуховных. Правда, воспитывают в лагерях (и особенно в психушках) и истеричных, злых человеконенавистников. Но Глузманов больше.

Вот как идет воспитание борцов в лагерях. Глузмана направили вскапывать контрольную следовую полосу, окружающую лагерь (какой символ! Ведь такая же полоса идет по границам страны: вся страна — лагерь, окруженный колючей проволокой и следовой полосой, и зэки — свободные советские люди — обязаны заниматься, по словам Глузмана, «самоохраной»). Ради того, чтобы получить свидание с родителями, Глузман совершил «аморальный» поступок, пошел на компромисс (первый и последний, по его словам). «Оперуполномоченный КГБ капитан Утырь как-то сказал, что у меня есть одно слабое место — мои родители. Он ошибается: у меня нет слабых мест. Эта роскошь для меня непозволительна». Я думаю, что Глузман тут неточен. КГБ использует «слабости»-достоинства, а Глузманы эти слабости превращают в свою силу, КГБ их этому обучает, выжигая слабость духовной силы.

Лагерный каратель сказал другу Глузмана Мешенеру: «Я могу вас поставить на голову, если захочу». Глузман комментирует: «Именно в такой акробатике и заключается гуманизм социалистической пенитенциарной системы».

«… в 50° мороза ночью меня укладывали в снег «на всякий случай»…»

Это пишет типичный, т. е. лучший, выражающий смысл движения сопротивления политзаключений. Тут нет фанатизма, озлобления, тут юмор и спокойный тон ученого, излагающего факт и суть садизма своих палачей, тут сила духа.

«У меня диссертация — «Заочное судебно-психиатрическое исследование по делу Григоренко», и я благодарю судьбу за то, что холост. Оперы из КГБ, подслушивающие в лагерном доме свиданий, не станут свидетелями моего адюльтера», — отвечает Славик родителям по поводу крушения их надежд на его научную карьеру и семейную счастливую жизнь.

«Я не настолько силен, чтоб переступить собственную совесть. И не настолько слаб». В этом смысл нашей борьбы. В основе ее — совесть. КГБ использует силу ума Дзюбы, совестливость и алкоголизм Якира, преклонение Л. Середняк перед Глузманом и Плющом — все елабости и достоинства наши, чтобы мы предали. И предают трусы, алкоголики, моралисты, рационалисты и истерические протестанты. Не предают трусы, алкоголики, моралисты, рационалисты и даже истерики. Все слабости становятся опорой, все достоинства могут стать основой предательства.

Как поется в одной песне: «Здесь сила против правды…»

Увы, у КГБ не только сила численности, бесчеловечности, экономики, но и сила слабости фобий, государственных маний и бредов.

А у нас и правда, доведенная до истерического правдолюбия, может стать слабостью.

И все-таки певец прав. У нас правда — главное оружие, наша сила, а у них бессилие лжи «Правд», дезинформации «Известий».

«… Ваше поколение контужено 37-м годом. […] Страх, страх, страх. […] Некий трансцендентный страх, кафкианский. И разве не счастье, что я лишен его, что совесть моя чиста? […] Вам тяжело, но неужели вы хотите, чтоб я предал