Мэри Роуз - Шарлотта Лин

Закрывая глаза и прижимая руки к ушам, она на миг представляла, что чувствует тепло, исходившее от его тела, грубую шерсть одеяла, под которым они лежали вместе. Он оперся на локти, одеяло соскользнуло с его плеча. Ей никогда не хотелось прикоснуться к другому человеку, разве что к брату, который иногда, когда они мерзли, обнимал ее. А на этого человека она никак не могла насмотреться, не протянув к нему руку.

Тысячи раз она выводила рукой линию его плеча, гладила испещренную шрамами кожу.

— Тебе не было больно, правда? — вырвалось у нее. — Ты ничего этого не чувствовал?

— Конечно нет. — Его голос был холоден и прекрасен, словно отшлифованный металл.

— Они думали, что могут причинить тебе боль, а ты смеялся над ними. Если бы ты хотел, ты мог бы убить их одним мановением руки. Так, как Ральфа на верфи.

— Да. Так, как Ральфа.

— Расскажи мне, каково это — убивать.

Он смотрел куда-то вдаль своими черными как ночь глазами и видел что-то, видимое лишь ему, но теперь он повернулся к ней. Его улыбка была злой. Дьявольской.

— Разве ты сама не знаешь этого, Джеральдина?

Она вдруг почувствовала себя маленькой, сжалась.

— Мне всегда это хотелось узнать, — призналась Джеральди- на-девочка.

— Да, ты этого хотела. — Его злая улыбка не исчезала.

Он видел ее тогда. Он видел все. Она никому не могла рассказать, что сделала в тот день на солончаке и что на мгновение, всего лишь на один удар сердца, испугалась сама себя. Сразу же после этого пришел страх смерти, смотревший на нее стеклянными глазами кошки. Она отшвырнула в сторону безжизненное тельце и бросилась бежать прочь, но смерть следовала за ней по пятам. Даже когда девочка бежала изо всех сил, затылком она постоянно чувствовала ее ледяное дыхание. Оно было все еще там. Она так и не смогла от него избавиться.

Любимому ничего не нужно было рассказывать. Ее любимый знал все подробности, и смерть его не пугала.

Она хотела спать с ним снова, снова и снова. Кроме брата, она никогда не считала красивым никого из мужчин, а этот был страшен, как ночь и гнев, но достаточно было взглянуть на него, чтобы в душе взыграла тоска по нему.

Разговоры о смерти сводили ее с ума. Она вцепилась в его плечи.

— Пожалуйста, расскажи мне, каково это — убить человека, — прошептала она. — А потом возьми меня. Возьми меня сотню раз.

Когда она поняла, что всю жизнь была одержима вовсе не ненавистью к нему, не страхом, а странным желанием? В тот вечер они сидели на улице у рыбного пруда под черным небом и она гладила его лицо.

— Оставь это, — произнес он.

Она испугалась и остановилась.

— Но мне хочется этого!

— Тогда делай это с собой, а не со мной. — Он стряхнул с себя ее руку, словно пыль.

Расстроившись, она снова подняла руку и потянулась к нему. Разве она не Джеральдина, не ангел Портсмута? Разве все мужчины в зале не жаждали ее прикосновения? От его взгляда она застыла.

— Пожалуйста, разреши мне прикоснуться к тебе, — услышала она собственный плаксивый голос.

— Если ты хочешь переспать со мной, то так и скажи, — холодно заявил он. — А все эти игры можем опустить.

Ни один мужчина не должен был так разговаривать с дамой. Джеральдина отпрянула, но ее рука тут же снова легла на его щеку, стала гладить его кожу. Он молниеносно запрокинул голову. На миг ей показалось, что он вот-вот укусит ее, но он отстранился и поднялся.

— Что ты делаешь? — закричала она.

Он обернулся.

— А что мне делать? Иду ужинать с Сильвестром.

— Останься здесь, пожалуйста, останься здесь! — Она не помнила, чтобы когда-либо кого-либо о чем-то просила, не говоря уже о том, чтобы умолять.

— Зачем мне делать это?

— Я хочу спать с тобой, — ответила она тихим голосом, совсем ей незнакомым.

Он ничего не сказал, просто кивком дал ей понять, что она должна идти за ним. Вниз, к реке. Дьявол мог повелевать геенной огненной, но ее черный возлюбленный повелевал водой и черпал из нее силу. Вместо того чтобы взять карету, кучер которой стал бы сообщником, он сел с ней в лодку и поплыл под защиту корабля по черной стеклянной поверхности, в которой отражался звездный свет. Под белой тканью рубашки играли сильные мускулы. От сильного желания у Джеральдины закружилась голова.

Он провел ее на кормовое возвышение корабля, в каюту, где не горел огонь, и овладел ею на постели, застеленной одним только одеялом из грубой шерсти. Она никогда прежде не желала мужчину, а сейчас ей хотелось, чтобы это никогда не заканчивалось, но все прошло очень быстро. Он стянул с нее одежду, словно чистя орех, положил на спину и развязал ширинку. Затем сделал с ней это, не поцеловав, не погладив, не сказав ни слова. Казалось, ее охватило безумие и подняло вверх, над самой собой, над этим банальным миром. Это было безрассудство, сила, обыкновенное ощущение того, что она жива. Может быть, от убийства ощущения такие же? Один миг, когда ты перестаешь чувствовать себя человеком и начинаешь ощущать богом?

«Убийство — это не проявление нежности», — поняла она. Джеральдина была одержима желанием спать с ним, но этого было недостаточно. Она хотела ласкать его. Хотела, чтобы он рассказал ей, каково это — убить человека, а затем снять поцелуями каждое слово с его темных губ. Хотела прикоснуться к его шрамам. Она считала, что шрамы принадлежат ей, они были ее знаками, которые он носил на своем теле. И не могла себе представить, что шрамы у него от того, что они пытались причинить ему боль.

— Тебе не было больно, правда?

— Что?

— Клеймо. Ты не чувствовал, когда они тебе его ставили, не чувствовал, когда тебя стегали плетьми…

— Ты постоянно спрашиваешь об одном и том же. Нет, я не чувствую, а теперь довольно об этом. Мне скучно с тобой.

— Ты ведь не ненавидишь меня за это, правда? Это было не из-за меня, а из-за Роберта. Ты должен знать это.

— Нет, — сказал он и зевнул. — Я не ненавижу тебя за это, и это было не из-за твоего мужа. А теперь дай мне поспать.

— Я не могу!

— Что?

— Лежать рядом с тобой и давать тебе спать.

Он поднялся с постели, ловко и равнодушно, словно зверь.

— Тогда я отвезу тебя обратно во дворец.

Возмущаться было бесполезно. Молить и плакать тоже. Он был не из тех мужчинок, которых она могла водить в поводу, а мужчиной, сильным, властным и жестоким. Она не хотела отпускать его. Под аркой, между дворами резиденции Хемптон-корт, она изо всех сил вцепилась в его камзол.

— Когда я увижу тебя снова?

Он пожал плечами.

— Когда-нибудь.

— Я не смогу так жить. Если ты не назовешь мне день, я буду держать тебя и не отпущу.