Ахульго - Шапи Казиев

Солдаты долго не возвращались, и тогда за ними был послан взвод. Егерей нашли убитыми. Ни ружей, ни кинжалов, ни шинелей или манерок при них не оказалось. Только лежала рядом истекающая кровью кабаниха, которую торопливо сосали поросята.

Четверо солдат понесли погибших назад. Остальные переловили поросят, зарезали и разделали кабаниху, и все унесли с собой. Отряду было объявлено, что солдат задрали кабаны, трофеи отправили поварам, и войско двинулось дальше, приняв возможные меры предосторожности.

Колонна Траскина из артиллерии и обоза ползла гигантским удавом, растянувшись на несколько верст. Когда голова этого чудовища выползала из очередного аула, хвост еще только в него втягивался.

Было жарко и пыльно, и это бесило Траскина, ехавшего в середине колонны в своей удобной кибитке. Пыль проникала даже в бисквиты, которые беспрестанно жевал Траскин. Он не имел ни малейшего желания воевать, нервничал от одной мысли о том, что самое трудное еще впереди, и еда его немного успокаивала.

Колонна теперь двигались вдоль реки, но никакой свежести от нее не доносилось. Напротив, столбы пыли, поднимаемые тяжелыми телегами и арбами, казалось, вот-вот поглотят и саму реку.

Среди прочих, прыгая на ухабах, двигалась артиллерийская повозка, которой управлял Ефимка. Он был горд, что, наконец вышел в настоящий поход. Волы к нему давно привыкли и вели себя послушно, так что ему не приходилось слишком часто пускать в ход длинный кнут. Завидев очередной аул, Ефимка изводил всех вопросами, его ли они теперь будут бомбить и здесь ли живет Шамиль?

Как и прежде, Ефимка сидел на зарядном ящике, с которого ему было все видно. Ему немного мешал большой кинжал, висевший на поясе, но Ефимку это не смущало. Напротив, завидев мальчишек, таращившихся на пришельцев с крыш и деревьев, он вынимал кинжал и играл клинком, посылая в сверстников солнечных зайчиков. Мальчишки в ответ грозили ему кулаками, а Ефимка показывал им на свою грозную пушку. Но на привалах Ефимка быстро находил с ребятами общий язык. Расписав страшную силу ядер, гранат и картечи, он вступал с потрясенными мальчишками в торг. За металлическую пуговицу они приносили ему молока, хлеба и даже сладкий тутовник, который таял во рту, но руки от него становились ярко красными.

Траскин вспомнил про песельников, которых специально взял с собой, и велел им петь.

Солдаты привычно затянули:

Пыль клубится по дороге Тонкой длинной полосой. Из Червлённой по тревоге Скачет полк наш Гребенской.

Заслышав песню, Ефимка привстал на козлах, радостно улыбаясь и помахивая кнутом. Песельники оказались недалеко, впереди полковничьей кибитки.

Скачет, мчится, точно буря, К Гудермесу подскакал, Где Кази-мулла с ордою В десять тысяч его ждал.

Траскин вслушался в песню, и она ему не понравилась.

– Молчать, болваны! – закричал он, высунувшись из кибитки.

Но песельники продолжали:

Орда дрогнула, бежала, Мы помчалися за ней, Но ждала нас там засада Из отважных всех людей…

Взбешенный Траскин запустил в солиста недоеденным бисквитом.

– Отставить! – кричал Траскин.

– Что за песни дурацкие?

Солдат смахнул крошки и сказал товарищу:

– Вишь, какую харю отъел.

– Кому война, а кому – мать родная, – ответил другой солдат.

– Эх, барин, попадись ты мне в бою, – посулил первый солдат.

– Уж я на тебя пули не пожалею…

– Не молчать! – гневался Траскин.

– Пойте, сукины дети! Только другое что-нибудь, веселое!

– Чего прикажете, ваше превосходительство? – спросил тот, который был готов пристрелить Траскина.

Траскин растерялся, не зная, что велеть. Но тут ему на помощь пришел Ефимка, затянув переделанный на артиллерийский лад куплет из полюбившейся ему песни:

Солдатушки, бравы ребятушки, Где же ваши жены? Наши жены – пушки заряжены, Вот где наши жены!

– Орел! – похвалил Траскин и бросил Ефимке завернутый в салфетку бисквит.

Следом за Ефимкой подхватили песню и остальные:

– Солдатушки, бравы ребятушки…

Ефимка осторожно развернул салфетку, будто в ней была граната, ощутил дурманящий аромат и с большим трудом заставил себя откусить краешек барского кушанья.

– Смотри, не подавись! – кричали ему солдаты.

Но Ефимка был на вершине блаженства. Не посмев разом съесть драгоценное яство, он завернул остатки в салфетку и спрятал за пазуху.

Миновав лес, отряд Граббе вышел к горе Буюн-Баш, служившей границей, за которой начиналась Салатавия. Дежуривший на ней дозор горцев ждал до последнего и скрылся только тогда, когда по нему начали стрелять.

Перевалив через невысокий хребет, с которого открывалась грандиозная панорама гор и долин Салатавии, отряд снова двинулся через лес и прошел его без единого выстрела. Затем спустился к речке и стал лагерем в виду аулов Инчха и Гостала.

Аулы были покинуты жителями, и Граббе не стал их разорять. Горцы не показывали враждебных намерений, а отряду нужно было собраться с силами перед трудными переходами. Но солдаты горели желанием порыскать в брошенном ауле, и туда было отправлена рота егерей под предлогом заготовки дров. Кроме дров, егеря ничего не нашли и вернулись недовольные. Зато скоро лагерь осветился пламенем костров.

Разбив палатки и составив ружья в пирамиды, солдаты принялись готовить ужин. Не успели закипеть котлы на кострах, как со стороны Инчха появилась колонна с артиллерией и обозом.

Траскин, хотя и ехал в приспособленной для него калмыцкой кибитке, едва стоял на ногах, докладывая Граббе о благополучном прибытии.

Несколько десятков повозок поставили в каре, соорудив таким образом вагенбург, в центре которого разместились палатки штаба и самого Граббе.

Милютин отыскал Аркадия, за которым присматривал жандарм, и принялся уточнять дальнейший маршрут. Небольшие поправки Милютин успел внести, еще когда они переваливали через хребет. И тогда Милютин убедился, что показания Аркадия вполне соответствуют действительности.

Лучшие куски добытой при переходе через лес кабанихи жарили на вертелах для офицеров, а поросята предназначались главному начальству. Милиционеры развели свои костры, чтобы зажарить баранов. Но сначала они долго выбирали место, чтобы даже запах от костров, на которых жарили свинину, уносило в другую сторону.

Траскин только посмеивался, наблюдая за мучениями ханских людей.

– Отчего вы не едите свинину? – недоумевал Траскин.