Мир иной. Что психоделика может рассказать о сознании, смерти, страстях, депрессии и трансцендентности - Майкл Поллан

Некоторые участники немало удивлялись, с одной стороны, силе, а с другой – банальности своих озарений, двум аспектам, которые спокойно уживались между собой. Одна из них – Саванна Миллер, мать-одиночка из Мэриленда. Ей за тридцать; она работает бухгалтером в компании своего отца. Возможно потому, что свои молодые годы она провела, запутавшись в лабиринте мучительных отношений с мужчиной, которого она характеризует не иначе, как «психопат», ее псилоцибиновый трип оказался болезненным, но в конечном счете очищающим душу; она вспоминает, что «безудержно плакала и пускала нюни» (и ассистирующие терапевты это подтвердили). О своей привычке к курению Саванна во время путешествия почти не думала, и только ближе к концу она вдруг увидела саму себя в образе курящей горгульи.

– Вы же знаете, как выглядит горгулья? Этакое сгорбленное существо с поднятыми кверху острыми плечами-крыльями. Именно такой я себя почувствовала и увидела – курящий маленький голем, втягивающий в себя дым и не выпускающий его, пока мои легкие им не переполнились и я закашлялась. Ужасно и отвратительно! До сих пор ее вижу, эту мерзкую кашляющую горгулью, как только представлю себя курящей.

Даже спустя многие месяцы, по ее словам, этот образ выручает ее всякий раз, как желание курить становится невыносимым.

Посреди сеанса Саванна вдруг села и объявила, что открыла нечто очень важное; на нее снизошло «прозрение», которое ее ассистенты непременно должны записать, чтобы оно не потерялось для потомства: «Правильно питайтесь. Занимайтесь спортом. Стремитесь».

Мэтт Джонсон отзывается о подобных «озарениях» словами «фу ты, ну ты» и говорит, что они довольно часто встречаются у его подопечных и воспринимаются ими как важные и существенные. Курильщики прекрасно отдают себе отчет в том, что их привычка – вещь нелогичная, отвратительная, обременительная для кармана и к тому же вредная для здоровья, но в будничной жизни они над этим мало задумываются, зато под влиянием псилоцибина это знание вдруг приобретает новый вес, становится «неким чувством, ощущаемым нутром и сердцем. Озарения вроде этого делаются все более убедительными, прилипчивыми и навязчивыми. Эти сеансы избавляют людей от такой роскоши, как бездумность» – привычного для нас состояния, того самого, на почве которого расцветают такие пагубные привычки, как курение.

Джонсон считает, что ценность псилоцибина в том, что он дает человеку, страдающему пагубным пристрастием, новый взгляд – взгляд одновременно и ясный и глубокий – на его жизнь и привычки.

– Вредная привычка или зависимость – это целая эпопея, в которой мы прочно увязли, это история, которая оживает и возобновляется каждый раз, как мы пытаемся ее завершить и терпим поражение: «Да, я курильщик, но я у меня нет сил принудить себя отказаться от этой привычки». Путешествие внутрь себя дает нам возможность дистанцироваться, дает возможность увидеть более объемную картину и понять, сколь краткие, мимолетные удовольствия дает курение в более обширном, долговременном контексте наших жизней.

Разумеется, это переосмысление старой привычки происходит не просто так, ведь сколько людей так и не бросили курить, даже несмотря на то, что принимали и продолжают принимать псилоцибин. Если же это случается, то только потому, что отказ от привычки является общепризнанным фактом, тем настоятельным намерением, с которым клиент приходит на сеанс и которое терапевт в ходе подготовительных встреч и последующих сеансов интеграции постоянно усиливает. Ведь «установку», которую дает терапевт своему подопечному перед психоделическим трипом, он тщательно оркеструет точно таким же образом, как это делает шаман, использующий свои власть, авторитет и драматургическое мастерство для многократного усиления той силы внушения, которой обладает его снадобье. Вот почему так важно понимать, что «психоделическая терапия» – это не просто врачевание с помощью психоделических препаратов, а некая форма «медикаментозной терапии на основе психоделиков», как неустанно подчеркивают многие исследователи.

Чем же в таком случае объясняется необычный авторитет довольно ординарных озарений, которые осеняют «псилоцибиновых путников» во время их путешествий? А тем, указывает Роланд Гриффитс, что «ни с одним другим препаратом такого не испытаешь». В самом деле, испробовав и испытав на себе множество препаратов, включая и наркотики, мы совершенно убеждены (а часто и немало смущены) в недостоверности тех мыслей и чувств, которые завладевают нами под их влиянием. Хотя ни Гриффитс, ни Джонсон не упоминают об этом, но чувство достоверности (аутентичности), видимо, объясняется взаимосвязью между видимостью и верой. Очень часто под влиянием психоделиков наши мысли делаются зримыми. Это не галлюцинации, вовсе нет, потому как субъект зачастую полностью отдает себе отчет в том, что видимое им не реально, и, тем не менее, эти ставшие зримыми мысли удивительно конкретны, живописны и потому сразу запоминаются.

Это очень любопытный феномен, который нейронаука пока еще не в состоянии объяснить, хотя сравнительно недавно учеными в этом направлении был выдвинут ряд довольно интересных гипотез. Нейрофизиологи, изучающие феномен зрения и использующие для визуализации деятельности мозга функциональные магниторезонансные томографы, с помощью последних открыли, например, что в зрительной коре возбуждаются одни и те же области и когда человек видит объект, как говорится, вживую (в режиме включения), и когда просто вспоминает о нем или визуализирует его (в автономном режиме). Это наводит на предположение, что способность визуализировать мысли должна быть скорее правилом, нежели исключением. Некоторые нейрофизиологи полагают, что в часы бодрствования в нашем мозге наличествует некий тормозящий процесс, который препятствует зрительной коре донести до сознания визуальный образ того, о чем мы думаем. Нетрудно понять, почему такое торможение может оказаться адаптивным свойством: если ум загроможден живыми образами, то это существенно отяжелило бы наши рассудочность и абстрактное мышление, не говоря уже о повседневных действиях, вроде ходьбы или вождения машины. Но когда мы наделяемся способностью визуализировать свои мысли – вроде мысли о себе как курильщике, напоминающем кашляющую горгулью, – эти мысли приобретают дополнительный вес и кажутся нам более реальными. В данном случае видеть – значит верить.

Вероятно, это одна из особенностей психоделиков – умение ослаблять или стопорить тормозящий процесс в мозге, что способствует визуализации наших мыслей и делает их более авторитетными, наглядными и запоминающимися. Упоминаемый астронавтами эффект обзора ничего не добавил к нашему интеллектуальному пониманию «голубой точки», висящей в необозримом пространстве космоса, зато он сделал саму точку более наглядной и реальной, чем когда-либо прежде. Возможно, то же самое и с психоделиками: яркий эффект обзора эпизодов жизни, создаваемый этими препаратами, заставляет людей, пусть и не всех, изменить свое поведение.

Мэтт Джонсон убежден, что психоделики можно использовать для изменения всех видов поведения, не только зависимости. На его взгляд, причина этого в их способности вызывать у людей достаточно драматические переживания и тем самым «выдергивать их из той эпопеи, в которой они увязли. Это в буквальном смысле перезагрузка системы – биологический control-alt-delete. Психоделики словно распахивают внутри нас окно, делая нас психически гибкими и давая нам возможность «освободиться от тех психических моделей, в согласии с которыми мы организуем реальность».