Американка - Моника Фагерхольм

Он ужасно раскаивался. Заявился домой с дорогущим кольцом — ей в подарок. Рубин размером со столовую ложку. Она сперва обрадовалась, но потом — неловкое движение, и она уронила кольцо в яму в земле. Там, где должен был быть бассейн. Тогда на него снова нашло затмение, во всяком случае, он снова потерял разум. Столкнул ее в яму и убрал лестницу. А потом ушел и вернулся с ружьем. А девочка, она все видела. Сандра. У нее была дурная привычка ходить во сне. Но она ходила не во сне. Она хотела подсмотреть, возможно, она тоже волновалась, по-настоящему. Все это странно. То, что было радостными играми, пусть и немного буйными, вдруг превратилось во что-то совершенно иное. Теперь это было всерьез. По-настоящему.

И Лорелей в бассейне, пока Аландец ходил за ружьем, молила ее: „Сандра, подойди и помоги мне. Помоги мне выбраться отсюда. Принеси лестницу!“ Но Сандра не знала, как поступить, и ничего не сделала. По крайней мере, до того, когда уже было поздно. Она лишь притворилась, что снова ходит во сне. Она здорово умеет притворяться, Сандра, вечно в своих собственных фантазиях. Я ее знаю лучше всех. Я знаю.

Не успел никто и ахнуть, как Аландец вернулся, с ружьем. Может, он хотел ее только попугать. Но вдруг, никто и опомниться не успел, ружье выстрелило. И она лежала мертвая на дне.

А потом они остались одни, отец и дочь. С этим ужасом в бассейне. Еще можно было что-то сделать. Пойти в полицию и все такое. Но они этого не сделали.

Вместо этого он закопал ее в яме для бассейна, снял старый кафель и велел положить новый.

А Сандра, она все это видела. Но ничего не сделала. Только смотрела.

И они оба, отец и дочь, должны были нести эту страшную тайну.

Я ходила там и думала об этом. Я не могла отделаться от этих мыслей. Постоянно, все время возвращалась к этому. Она в бассейне, Лорелей Линдберг. И я была ею. В нашей игре, в которую мы когда-то играли. Мы в разные игры играли.

Да, мы в это играли. Но теперь я больше не хочу.

Потом я пошла к Бенку, посмотреть, что нарисовано у него на карте. Прямо на виду над его кроватью. И там была она. Там я ее увидела. Она там была все время.

Женщина на дне бассейна. Он видел это, так он, по крайней мере, сказал. Мужчина, направляющий ружье на кого-то в бассейне.

И грянул выстрел.

Я постоянно слышу этот выстрел.

Но теперь я начала во всем сомневаться. Теперь я не знаю, кто она и кто он. А еще я видела красный пластиковый плащ. Тот, в котором была Эдди, когда погибла. Она никогда не носила ничего подобного.

Это был чужой. Теперь я знаю, откуда он взялся. Он принадлежал Лорелей Линдберг. Я видела его на ней, на фотографии.

И теперь я во всем сомневаюсь. Столько вопросов хочется задать, и столько ответов.

Но я устала. Я не хочу спрашивать. Потому что боюсь услышать ответ.

Я не хочу больше играть, не хочу жить. Сандра. Она единственная. А я скоро ничего не буду знать».

Есть люди, которые могут рассказывать о себе сколько угодно, яркие, как сама жизнь, и за словом в карман не лезут. Таким человеком была порой, в определенные моменты, Дорис Флинкенберг.

Но бывают и другие рассказчики, особого сорта мифоманы, которые способны такое порассказать, в первую очередь о своей собственной жизни, сочинить истории, совершенно не похожие одна на другую и все одинаково лживые. И все же не лгать. Таким человеком была, в определенные моменты, Сандра Вэрн.

Лгать без удержу, не кривя душой.

Спина Лорелей Линдберг, ее улыбка, певучий голос и Маленький Бомбей, ткани. Жизнь сливок общества, музыка, Waiting For the Man, Банановая пластинка, Mr Tambourine Man.

Ни один из рассказов не был правдивым, но в каждом была доля правды. Какая-нибудь деталь, тон, повторяющаяся тема. И из этого выстреливали нити правды. Словно фейерверк, разноцветный, похожий на радугу.

И Сандра кое-что узнала о рассказах и рассказывании.

Обратной стороной фейерверка, мифомании является пустота.

Дыра в повседневности — одна или несколько — дыра в реальности.

И это была она.

— Итак, Дорис. Подожди же! Это тоже была игра. Все было игрой. Разве ты не понимаешь?

Так надо было сказать. Дорис. Но она еще была жива. Еще было время и была возможность. Надо было догадаться, и глупее всего, собственно, было то, что она об этом догадывалась. Но она продолжала дальше. Просто потому что — да, невозможно было представить, что она…

Нет, хватит слов. Объяснений.

Все было так, как было.

У окна в доме на Аланде стояла девочка, в этот самый миг в Поселке погибла Дорис. Именно в этот момент.

Девочка на Аланде смотрела на море, которое волновалось за окном. В тот миг, когда Дорис выстрелила в себя, девочка напевала песенку Эдди. На самом деле. Так это и было.

Посмотри, мама, что они сделали с моей песней.

Вдруг, посреди песни, ее охватил страх. Маленькая девочка с заячьей губой, Сандра-Пандра. Она не могла больше стоять там одна и смотреть на море, она должна была отвернуться. Она должна была обернуться к «тете», которая всегда была за спиной. Со своими тихими речами — об Аланде, море и всем прочем. Также обо всем прочем.

Именно это и было невыносимо, слушать это в течение нескольких лет. Именно это заставляло отворачиваться к окну, к морю, снова и снова; к тому же очень сквозило, можно было простудиться и заболеть какой-нибудь детской болезнью.

— Сандра!

Прежде «тетя» проявляла терпение, пусть с непривычки и натужное. Но теперь ее прорвало. Однажды она не сдержалась, схватила Сандру и затрясла за плечи — резко, но так знакомо.

— Да что с тобой такое? Ты как неживая. Ты бы хоть поплакала, если тебе грустно. Подумать только! Дошло до того, что я хочу, чтобы ты заплакала! Я, которая терпеть не могла твои слезы. Помнишь?

О да! Сандра помнила. В этом было что-то сладкое и кислое. Горько-приятное, вдруг. Но еще мгновение, короткое мгновение, Сандра сдерживалась. Она рванулась, чтобы высвободиться. Но это оказалось непросто. «Тетя» крепко ее держала и не собиралась отпускать.

Теперь «тетя» сменила тон. Словно в ней прорвались все препоны.

— Не знаю, что мне с тобой делать, Сандра. Вот ты тут у меня, и я… да, ты знаешь, Сандра, как ужасно жить без тебя. Ты знаешь, как я мечтаю, чтобы ты переехала ко мне. Не только сейчас, но и…

Но, похоже, мужество ее иссякло, едва она начала. И сменилось обреченностью. Может, именно тогда она и сдалась, «тетя». И тихо, медленно-медленно отвернулась. Отвернулась от Сандры, от спины Сандры. Отошла и села за стол в гостиной, где лежала вечная мозаика, которую она постоянно складывала. В ней было по меньшей мере полмиллиона фрагментов, так что ей никак не удавалось сложить ее до конца, она называлась «Альпийская вилла в снегу».