Secretum - Рита Мональди

Поэтому на этот раз мы тоже решили подняться на второй этаж по служебному ходу. Как и все остальные служебные лестницы в этом доме, она была винтовой.

В тот момент, когда мы были уже наверху, на нас обрушилось мощное пение сирен, сопровождаемое глубоким, угрожающим гулом. Я непроизвольно закрыл уши руками, чтобы защититься от этой подавляющей волны звуков.

– Проклятие, – начал ругаться аббат Мелани, – опять эта фолия!

Поднявшись на второй этаж, мы снова увидели Альбикастро. Он играл у самой винтовой лестницы, которая таким образом становилась резонансным инструментом, превращая глубокие тона скрипки в чудовищный рев, а высокие – в головокружительное шипение.

Тут музыка смолкла.

– Складывается впечатление, что тема фолии вам доставляет больше радости, чем любая другая, – сказал Мелани, разнервничавшийся от нового шока.

– Как говорил великий Софокл: «Жизнь становится прекраснее, если об этом не думать». И, кроме того, эта музыка подходит «Кораблю», stultifera navis, или «Кораблю дураков», если вам так будет угоднее, – темпераментно ответил голландец, сдул пыль с инструмента и начал его настраивать, выдавая целый ряд комических и докучливо визжащих звуков.

В ответ Атто продекламировал следующие строчки:

В ночь и в тьму

Мир погружен, отвергнут Богом,

Кишат глупцы по всем дорогам.

Жить дураками им не стыдно,

Но узнанными быть обидно.

«Что делать?» – думал я.

И вот решил создать дурацкий флот:

Галеры, шхуны, галиоты,

Баркасы, шлюпки, яхты, боты…

Этим стихом Атто непрямо назвал Альбикастро дураком.

– Значит, вы знаете моего любимого Себастьяна Бранта? удивленно спросил голландец, ничуть не обиженный.

– Меня очень часто принимали во дворе Иншпруха, то есть курфюрста Баварского, поэтому мне понятен ваш намек на «Stultifera navis» Бранта, самую популярную книгу в Германии за последние два столетия. Кто не читал этой книги, пусть не думает, что знает немецкий народ.

В который раз я был удивлен энциклопедическим образованием Атто: еще семнадцать лет назад я узнал, что о Библии аббат имеет не очень четкое представление, зато в вопросах политики и дипломатии он весьма сведущ.

– Следовательно, вы согласны со мной в том, что «Stultifera navis» как нельзя лучше подходит вилле, на которой мы с вами находимся, – ответил музыкант и прочитал другие строки:

Не тщись быть мудрым, знай одно:

Признавший сам себя глупцом

Считаться вправе мудрецом,

А кто твердит, что он мудрец,

Тот именно и есть глупец.

Аббат Мелани в ответ выдал:

Жить дураками им не стыдно,

Но узнанными быть обидно.

И Альбикастро продолжил весело, рассматривая тысячи кисточек и вышивок на наряде Атто:

Кто вечно только модой занят —

Лишь дураков к себе приманит

И притчей во языцех станет.

Что было встарь недопустимо,

Теперь терпимо, даже чтимо.

Считалось ведь не без причин,

Что борода – краса мужчин.

А ныне – кроме деревенщин,

Не отличишь мужчин от женщин:

На всех помада и румяна

(Раб Моды – та же обезьяна!),

И шея вся обнажена,

В цепях и в обручах она.

О пленник Моды, до чего ж

Он на невольника похож!

– Как бы там ни было, это правда: здесь происходит много странных вещей, – решил быстро вмешаться я, пока усердие, с которым они друг друга обзывали дураками, не вылилось в большую ссору.

– Я хотел сказать, – тут же поправился я, когда Атто на мое замечание ответил лишь нетерпеливым жестом, – что здесь определенно циркулируют вредные пары или какие-то другие необъяснимые испарения, которые… как бы это правильно выразиться, вызывают галлюцинации.

– Испарения? Все может быть. Возможно, они вызываются красотой этого места. Разве природа по своей прихоти не отметила детей печатью безумия?

Он положил скрипку назад в футляр, из которого затем вынул несколько листиков с нотными знаками.

– Наверное, вы хотите сказать, что вилла обладает сверхъестественными способностями? – спросил я.

– Ну, не больше тех, которыми обладает Амур.

– Что это значит?

– Разве Купидон, бог любви, не имеет вид веселого, сумасбродного ребенка с локонами? И все же любовь, как сказал поэт, Движет и солнцем, и звездами.

– Вы говорите загадками.

– Совсем нет, все очень просто: достаточно детской невинности чтобы сорвать мир с петель. Нет ничего более могущественного.

Аббат Мелани снисходительно поднял брови и украдкой покосился на меня, давая понять, что, по его мнению, Альбикастро немного преувеличивает.

Тем временем музыкант продолжил:

Захватил Александр мир добра и зла,

Но чаша слуги ему смерть принесла.

Дарий иначе из жизни ушел:

Слуга его Бессус насмерть заколол.

Сайрус в крови захлебнулся своей…

Им бы могущественных друзей.

Только их не было:

Ни на денек власти продлиться никто не помог.

Скольким империям сильным таким —

Индия, Персия, Греция, Рим,

И Македония, и Карфаген —

Всем предначертан историей тлен.

Крепкою власть не была ни в одной —

Все завершилось печальной судьбой.

Стихотворные строки, которые только что прочитал голландец, глубоко тронули меня: они очень похоже выражали то, что Мелани рассказывал мне о страхе могущественного кардинала Мазарини перед смертью.

– Опять этот ваш Брант. Вы всегда говорите о безумии, когда исполняете эту фолию… – проворчал Атто с плохо скрываемым недовольством.

– Не обращайте внимания на мое упрямство, ведь это не является недостатком. Разве не похоже оно на упрямство одного моего старого знакомого из Роттердама, всегда прощавшего друзьям их ошибки? Он просто не желал их видеть и дошел до того, что восхищался ошибками и недостатками друзей как их большими достоинствами. Разве это не самая большая в мире мудрость?

Атто опустил глаза: Альбикастро попал в точку. У меня создалось впечатление, будто он знал о моем споре с аббатом Мелани, о моем мнении по поводу нашей многострадальной дружбы.

Тем временем голландский музыкант снова вернулся к своим нотным листкам и начал бормотать себе под нос:

Священна дружба навсегда нам

Царя Давида с Ионафаном;[54]