Мир, который сгинул - Ник Харкуэй

Я плачу наличными. Подтекст: ваши жалкие счета мне до лампочки! Ха-ха-ха-ха! Либби Ллойд трепещет. Счет получился изрядный; если в моих краях такие деньги носят в кармане, это все решает – больше ей ничего знать не нужно. Я на секунду задерживаюсь у выхода. Либби Ллойд поздравляет себя с победой. Сейчас я спрошу, свободна ли она вечером, потому что мне надо идти на вечеринку, а у меня совсем нет знакомых в этом городе.

– Скажите… – весело говорю я.

– Да? – Подтекст: готова на что угодно.

– Где в Хавиланде шьют лучшие костюмы?

Разочарование, умеренное железной выдержкой. Подтекст: ты мой.

– У Ройса Аллена. Его ателье через дорогу. Как выберете костюм, загляните ко мне. – Она улыбается и хлопает ресницами. Клянусь, от них веет ветерком.

Пакет с логотипом Либби Ллойд – пропуск к величию. Моих жалких тряпок попросту не замечают рядом с золотой эмблемой на белом блестящем фоне. Я уже совершил покупку, я транжирю. У меня есть деньги. В респектабельном костюме я выйду от Ройса Аллена, а войти можно в чем угодно. Дверь открывается, прежде чем я успеваю постучать.

Пять минут я слоняюсь по залу, разглядывая готовые костюмы и рубашки. Нервный продавец бегает за мной и кивает в ответ на любое неодобрительное хмыканье с моей стороны, пока я объясняю (хотя вся одежда здесь высочайшего качества), что костюм, пошитый на заказ, не идет ни в какое сравнение с готовым. Я примеряю рубашку. Выгляжу в ней как бог. Сдается, чуть маловата в подмышках… Да, определенно тянет. А какими нитками Ройс Аллен прострачивает швы? Грубоваты… Продавец заверяет меня, что нитки изготовлены из тончайших детских волос и мягчайшей шерсти ангорских кроликов. Я вздыхаю. Значит, дело в материи. Какая жалость. Нет-нет, хлопок очищают малые дети, которых заставляют каждый час мыть и увлажнять руки, чтобы сохранить нежность волокон. Конечно, они стирают пальцы в кровь, но благодаря строгой диете эта кровь содержит особые химикаты, придающие ткани восхитительную мягкость. Затем ее отстирывают минеральным моющим средством с алмазной крошкой и слюной девственниц – они сообщают готовой рубашке особый блеск и делают ее прочной, как броневой нейлон.

Я с прискорбием объясняю, что от этих разговоров у меня пересохло в горле. Теперь я намерен вернуться позже, через час или на следующей неделе, когда смочу слизистые оболочки. Вежливо отказываюсь продолжать беседу. Я так любезен, что почти груб. Я тактично покашливаю, давая понять, что меньше всего на свете мне бы хотелось напрягать свою многострадальную гортань, которая из-за бесконечных телефонных разговоров о судьбах миллионов причиняет мне страшные муки. Продавец зовет помощника (в ателье Ройса Аллена помощников пруд пруди; они носятся туда-сюда с образцами тканей, и время от времени из примерочных доносится голос самого Великого Портного: «Фредди! Будь любезен, покажи мистеру Кастерпрайсу ту голубую фланель, он хочет посмотреть, как она выглядит в сочетании с клеткой», и Фредди (или Том, или Филис, или Бетси) бегут на зов, опуская глаза, чтобы мистер Кастерпрайс не стеснялся своей частичной наготы), и мне подносят напитки. Я зависаю над дорогим скотчем, затем над арманьяком, но в конце концов останавливаю выбор на душистом кларете. Подношу бокал к носу и едва не теряю сознание. Вино пахнет старинными домами, дорогим деревом и темными тайнами, а еще ярким солнцем, бьющим сквозь ставни, и длинными порочными днями в кровати с балдахином. Это не вино, а целая жизнь, прямо в бокале. Я отпиваю. Огонь и фрукты омывают язык.

– О, весьма неплохо. – Наглая клевета! Сажусь.

Продавец немного успокаивается и спрашивает, не позвать ли самого Ройса Аллена. Нет, пожалуй, не стоит. Делаю еще глоток. Точно, не стоит.

Ройс Аллен – пухлый добряк с пальцами-сосисками и обязательной мерной лентой на шее. Поведение у него не столько елейное, сколько тонизирующее. Он выскальзывает из примерочных, словно угорь, радушно приветствует меня и сознается, что ждал моего прихода с того дня, как узнал о моем визите в Хавиланд. Он опасался, что меня переманит этот неумеха, Дэниел Пранг. Я клятвенно заверяю его, что никогда бы не польстился на дешевый гламур Пранга, и Ройс Аллен приходит к выводу, что я не только могущественный человек – а это большая редкость, сэр, – но и человек с хорошим вкусом. Дэниел Пранг начинал как отличный сапожник; довольствовался бы мужской обувью – цены бы ему не было! Первые ботинки Пранга были настоящей роскошью: изящные тонкие линии, стальная или серебряная вставка на каблуке и уникальный рельеф подошвы, по которому друзья клиента могли запросто узнать его следы. Увы, через несколько месяцев набойки разбалтывались, а джентльменам приходилось часто останавливаться и осматривать подошвы (ха-ха, всего лишь невинная шуточка, сэр, но вы же понимаете, о да, безусловно, понимаете).

В те старые добрые времена Ройс Аллен и сам заказывал обувь у Пранга, и на его подошве был изображен верблюд, проходящий сквозь игольное ушко, – невероятно забавно! К несчастью, мистер Пранг нарушил заведенный порядок и осмелился открыть ателье, хотя судьба не одарила его портновским талантом. Ройс Аллен восхищен моим природным чутьем и здравым смыслом. Я сумел отказаться от современного прангова кроя и теперь могу рассчитывать на работу высочайшего качества. С этими словами он уводит меня от тканей средней ценовой категории (читай: дешевых) и приглашает к последнему столу, где разложены материи, могущие опустошить банк и растратить бюджет небольшой страны. Я размышляю, он снимает мерки. Не могу выбрать между альпакой, каракатицей (честное слово!) и майларовым шелком (идеален для лета). Поскольку ни один из этих костюмов я никогда не надену, заказываю по одному из каждой ткани. Ройс Аллен облизывает губы и аплодирует моей смелости. Первая примерка через три недели. Продавец приносит второй бокал вина, чтобы все эти усилия не доставили лишнего беспокойства моей гортани, и стоит рядом с бутылкой, на случай если меня утомит принятие сложных решений. Пока запал не остыл, я бросаю на прилавок два первоклассных готовых пиджака (для повседневной носки, мистер Аллен), джинсы, брюки и туфли «от Аллена». Он приходит в такой восторг, что дарит мне пару носков. Я называю несуществующий адрес в хорошем районе города и спрашиваю, можно ли заскочить за готовой одеждой чуть позже. Видите ли, через час в Клубе играют в сквош (я пока не знаю, что это за клуб, но все остальные, судя по почтительным кивкам, знают), и Ройс Аллен отвечает, что можно, разумеется. Мы жмем друг другу руки, для чего мне приходится поставить бокал вина рядом с кассой. Продавец тут же кидается убрать его от греха подальше… Увы, какая незадача! Я шагаю в том же направлении, ну не растяпа? Я или страшно неуклюж, или пьян, или чересчур уверен в себе. Конечно, я не мог предвидеть такого исхода: остатки вина (за это я буду вечно мыкаться в энофильском Аду Закупоренных Винтажных Вин) проливаются на мою рубашку.

Наступает мертвая тишина. В первую секунду мне становится страшно за продавца – может быть, он уже умер или сошел с ума? Наконец он выпрямляется, роняет «Приношу свои глубочайшие извинения» и уходит в служебную комнату собирать вещи. Ему даже не надо говорить, что он уволен. Надеюсь, это только учения. Надеюсь, он засядет в каком-нибудь баре, пока Ройс Аллен не позвонит ему и не попросит вернуться на работу, клиент ушел. Но верится в это слабо.