Русалка и миссис Хэнкок - Имоджен Гермес Гауэр

Анжелика не прячет глаз. И почти улыбается, когда миссис Кроуфорд опускает свою чашку на блюдце столь нетвердыми руками, что та пляшет на блюдце.

– А… – произносит пожилая дама, теребя в пальцах носовой платочек. – Кхм… – Она глубоко вздыхает, и лицо у нее проясняется. – Но теперь все мы здесь добропорядочные женщины – и для меня не имеет значения, какие ошибки вы совершили в прошлом, поскольку ныне вы раскаиваетесь. Я всегда говорю: судить людей – дело Господа Бога, а никак не мое.

– Я считаю нужным предупредить вас, что я великая грешница. Я на протяжении десяти лет была знаменитой куртизанкой, – торжествующе объявляет Анжелика.

Однако миссис Кроуфорд упорствует в своем благочестии.

– Многие упрекают меня в чрезмерной терпимости, но таковы уж мои принципы. – Она сцепляет руки на животе и с удовольствием возвращается к прерванной теме, ибо нисколько не сомневается в своей способности понять причину бездетности Хэнкоков и помочь дельным советом. – А ваш муж? Какое у него прошлое? Он ведь наверняка был не холостяк, в своем-то почтенном возрасте.

– Вдовец, – говорит Анжелика.

– Ага! Ты слышишь, Дженни? – Миссис Кроуфорд толкает локтем свою золовку. – Вдовец! Тебе есть над чем поразмыслить. Всем мужчинам, упущенным тобой в молодости, в скором времени понадобится новая жена. – Она хихикает и хлопает в ладоши. – Вдовец! Прекрасный выбор, миссис Хэнкок! Хороший, надежный муж, не подверженный романтическим страстям, от которых, поверьте мне, обычно больше головной боли, чем радости. Человек, уже вполне раскрывший свой характер и уже наживший состояние, что избавляет от многих трудностей, с какими приходится сталкиваться в первые годы супружества.

– И не особо озабоченный размером приданого, которое, будучи недостаточно большим, всегда понижает ценность женщины в глазах общества, – добавляет миссис Флауэрдей.

– Да, очень практичный выбор, – кивает ее мать. – Я всегда считала, что вторая жена скорее практическая необходимость, тогда как первая – равноправный соратник.

– Вот в чем истинная важность приданого, – говорит миссис Флауэрдей. – Оно уравнивает супругов в правах. Когда моему Эдварду приходит в голову очередная дурацкая идея, я всякий раз говорю: «А помните ли вы, сэр, чьей щедрости мы обязаны деньгами, из которых придется оплачивать вашу затею?» И это заставляет его призадуматься. – Младенец лежит у нее в руках весь обмякший, как пьяный; она отдает его обратно тетушке, чтобы срыгнул, и заправляет грудь в корсаж. Потом улыбается Анжелике. – Конечно, джентльмену столь обеспеченному, как ваш мистер Хэнкок, ничто не препятствует взять в жены любую женщину по своему выбору, пусть даже с самой сомнительной репутацией. – Она приподнимает бровь. – Ничто, кроме соображений приличия.

– Ни в коем случае не хочу вас обидеть, миссис Флауэрдей, – любезно отвечает Анжелика, – поскольку я уверена, что вы не имели в виду ничего дурного, но последние ваши слова можно принять за свидетельство вашей ограниченности. Недоброжелательности, подумали бы иные. И даже вульгарной грубости. А я и мысли не допускаю, что вы намеревались произвести именно такое впечатление. – Она сжимает руку миссис Флауэрдей. – Я говорю вам это как друг. И как женщина, которая немного постарше вас.

Миссис Кроуфорд ворочается в кресле, чрезвычайно довольная, что блистательная столичная дама удостоила их своими проницательными замечаниями. Джейн Кроуфорд, вытирающая молоко с губ своего подопечного, по-прежнему молчит, но впервые за все время расплывается в широкой улыбке, которую тотчас прячет, уткнувшись лицом в мягкую шейку ребенка.

– А теперь позвольте поинтересоваться, – продолжает Анжелика, – весь ли свой репертуар показал нам Малыш, или у него есть еще какие-нибудь номера? Я готова сидеть и любоваться на ваше сокровище еще целый час – его выступление ничем не хуже любого выступления Гаррика из тех, что мне доводилось видеть, – но если далее у него в программе печальная ария или какая-нибудь трагическая сценка, мне требуется небольшой перерыв, дабы унять душевное волнение.

– А как, по-твоему, мне следовало себя вести? – спрашивает она Сьюки, когда гостьи удаляются, весьма поспешно и с возгласами сожаления. – Пытаться изображать из себя кого-то другого совершенно бесполезно: все сразу поймут, что я притворяюсь. Так не лучше ли оставаться самой собой?

– Вы были очень грубы, – говорит Сьюки.

– Чепуха! Они хотели, чтобы я два часу кряду пялилась на их ребенка. Что еще я могла поделать?

– Подумайте о вашем муже, какое впечатление о нем составится…

– Ах, мой муж! – Миссис Хэнкок кривит прелестные губы – гримаска из арсенала Анжелики Нил, появившаяся у нее на лице впервые за много месяцев. – Почему я должна постоянно думать о нем, когда он никогда обо мне не думает? Мисс Сьюки, если он не желает, чтобы о нем составилось определенное впечатление, ему прежде всего не надо было на мне жениться.

– На это мне нечего возразить, – отвечает Сьюки. – Вы и впрямь никогда не пытались пустить ему пыль в глаза. – Она воодушевлена мыслью о настоящей светской жизни, которая закипит в доме теперь, когда кроткая миссис Хэнкок, полгода назад прибывшая в Дептфорд, наконец обрела прежний блеск. – Я полистаю справочники, – говорит девочка, – и найду расценки приличных куаферов. Просто преступно, что вы не пользуетесь услугами мастера и выглядите не так, как вам следовало бы.

– Ах, Сьюки, Сьюки, душечка моя! – Анжелика чмокает племянницу в щеку. – Вот ты меня понимаешь. Кажется, я никогда еще не чувствовала себя настолько самой собой, как сегодня!

Ближе к ночи, смыв с лица румяна и убрав волосы под муслиновый чепец, Анжелика теряет изрядную долю уверенности. Сегодняшнее чаепитие с соседками было сродни маскараду: слова, произносимые из-под маски, всегда смелее слов, произносимых с открытым лицом, но не обязательно честнее. Она томится без сна в постели, одинокая и потерянная. Когда мистер Хэнкок наконец появляется, уже далеко за полночь, и комната погружена в темноту, но он хорошо в ней ориентируется. Анжелика прислушивается к тихим шагам и шорохам: вот он нацепляет парик на подставку; вот снимает камзол, а теперь бриджи. На сей раз, когда муж подходит к кровати, она не притворяется спящей, но в порыве решимости садится и пристально вглядывается в черный силуэт.

– Вы не спите, – говорит мистер Хэнкок.

– Да.

Он кивает, но больше не издает ни звука. По смутно очерченному профилю мистера Хэнкока видно, что уголки губ у него вяло опущены, а щеки безжизненно обвисли, придавая лицу зловещее сходство с посмертной маской. Отчего же, отчего он стал таким худым и мрачным? Он подносит руки к горлу, и по шевелению пальцев Анжелика понимает, что он откалывает жабо. Она молча ждет, терзаясь нестерпимой мукой от сознания, что он разительно изменился, что вся его любовь к ней бесследно улетучилась. А когда мистер Хэнкок надевает ночной колпак, она собирается с духом и говорит:

– Сэр.