Тобол. Много званых - Алексей Иванов

– А коли забунтуем? – Чередов пристально посмотрел на Гагарина, напоминая о своей давней угрозе. – Нас много, а ваших сколько?

Бухгольц только помотал головой в бессильной досаде.

– Ты дурак, что ли, Чередов? – спросил он. – Против царя попрёшь? Иди давай к своей бабе, пока позора не случилось.

Он пнул по сапогу Чередова так, что сапог улетел в сени.

Этот вечер выдался непростым и у Ремезовых.

Летом всё семейство ужинало во дворе у крыльца за большим, наскоро сколоченным столом. Семён Ульянович восседал во главе, а справа и слева располагались все прочие: Митрофановна, Леонтий, Варвара с Танюшкой и Федюнькой, Семён, Петька, Маша, Лёшка с Лёнькой и Епифания. Ваньку Демарина, нового постояльца, Семён Ульяныч из вредности хотел усадить в самом конце, напротив Епифании, как приживальщика, но Митрофановна незаметно ткнула мужа в бок кулаком и поместила гостя рядом с Петькой. Ели откидной творог с хлебом из большой деревянной миски.

– И как ты, Ванька, такой зелёный, сразу фицером стал? – поддевал Семён Ульяныч. – Небось батька твой кошель кому надо занёс?

– Мой батюшка – подьячий в московской судной канцелярии, у него на мзду денег не было, – с достоинством ответил Демарин. – Я сам пробивался, Семён Ульянович, потому как желал чести любезному отечеству служить!

Ваня не врал. Отец учил его чтению, счёту и письму и надеялся потом пристроить к себе копиистом, но Ваня мечтал пойти на войну. Он услышал о Навигацкой школе и как-то раз, укрывшись в арке Сухаревой башни, сумел подкараулить самого Якова Вилимовича Брюса, начальника школы. Ваня кинулся Брюсу в ноги, и Брюс велел принять недоросля на испытание.

– Значит, думаю, под Полтавой ты два полка шведов пикой заколол? – не унимался Семён Ульяныч.

– Что ты Ваню подъедаешь, батюшка? – с обидой спросила Маша.

– Помалкивай, Марея! – Ремезов стукнул кулаком. – Уже он ей Ваня!

Маша покраснела. И вовсе ей не понравился этот Ванька. Худой, как щепка, и волосы длинные, будто у девки, – для фицерской косы вместо парика. В Тобольске парни рослые; Володька Легостаев выше Ваньки на полголовы, да и в плечах куда шире. Был бы Ванька покрасивее, так ещё куда ни шло, а он на лицо как все, обычный. Однако всё же веселее, ежели фицер у них на житьё останется, а то дома и поговорить, кроме Петьки, не с кем.

– Под Полтавой мне биться по годам не довелось! – сердито ответил Демарин. – Однако же чин свой за бой под Щецином я честно получил! Меня сам князь Меншиков из сержантов сразу в поручики произвёл!

По правде говоря, никакого великого сраженья под Щецином не было. Шведы два месяца сидели за куртинами ретраншемента и отстреливались с бастионов. Лишь один раз небольшой шведский отряд – видимо, разведка, – попробовал по дамбе прорваться из осады. Ваня, тогда сержант, командовал плутонгом, поставленным на дамбе в караул. Его солдаты заметили шведов, шведы начали стрелять, и Ваня бросил солдат в дескурацию; после короткой штыковой стычки шведы побежали. В том бою плутонг Вани побил десяток врагов, одного Ваня заколол сам, и ещё с десяток шведов попало в плен. Но всё равно это был настоящий бой, Ваня не струсил и мог погибнуть.

– Ефимья, шапки мои в помойно ведро брось! – Ремезов продолжал задирать Демарина. – Мне теперя в шапке при таком ерое ходить нельзя!

– Ты, Вань, и для сержанта тоже молод, – осторожно заметил Леонтий.

– После Навигацкой школы я за границей учился, – пояснил Демарин. – Как вернулся, так сразу и определили в полк сержантом.

– За границей – где? – загорелся Петька.

– В Саксонии и Голландии по году на пенсионе.

– И как там поживают саксоны и галаны? – спросил Ремезов.

Ваня видел, что неугомонный старик просто дразнит его, но не мог сдаться, потому что на него смотрела Маша. Он сразу заметил эту девчонку Ремезовых – лупоглазую, большеротую и белобрысую – и даже не подумал, интересна ли она ему, а сразу решил показать себя бравым офицером и вообще человеком, повидавшим мир; она должна им восхититься, и точка.

– Правильно они поживают, Семён Ульянович! – твёрдо сказал Ваня. – Порядок уважают, не воруют, дома каменные, улицы мощёные!

– Куда нам, мухоглотам! – воскликнул Ремезов. – Ложку в ухо несём! Слава богу, Ванька Демарин приехал! Саксоны да галаны его через прутик прыгать выучили, авось он и нам заморской мудрости отсыплет!

– Дурного-то в учёбе нет, батюшка, – примиряющее сказал Семён. – Ты же сам нас с Лёнькой в Москву учиться возил.

– Так то в Москву, а то к немцам! Сравнил, Сенька, чесотку с крестным знамением! Он бы ещё в Китай поехал учиться пшено спичками хватать! Будто наше войско без саксонов с галанами Карлушку не разобьёт!

– Он не Карлушка, а король Карл! – закипая, возмутился Ваня. – Ежели врага не уважать, так и своя виктория цену потеряет!

– А-а-а, прихвостень шведский! – завопил Семён Ульянович.

Он и сам не знал, что это он так ополчился на шведов. Чужие народы всегда были ему любопытны: и остяки, и татары, и джунгары, и бухарцы, и китайцы. Он дружил с Филипкой Таббертом. Он уважал шведов за то, что они работящие и честные. Шведы строили его канал, башню на взвозе и кремль. Они хорошие мужики. А ему, наверное, просто хотелось осадить этого строптивого мальчишку, который едва-едва постарше Машки, а уже побывал там, где самому Семёну Ульяновичу, увы, никогда не побывать.

– Я не прихвостень шведский! – гневно крикнул в ответ Ваня. – Я на шведов с багинетом ходил! Я за царя Петра жизнь отдам бестрепетно!

Семён тихонько перекрестился. Леонтий сокрушённо покачал головой: ничего, мол, не могу поделать. Маша спрятала глаза. Петька, затаившись, ждал: авось подерутся? Варвара спокойно вытирала Танюшке щёки платком.

– Ну, разъярились, петухи, – привычно вздохнула Митрофановна, наливая в кружку молоко для гостя. – Держи, Ванечка, на службе такого не дадут… А ты не пузырься, старый, весь творог уже из миски раскидал!

У моего деда был свой дед, русские звали его Иваном, – рассказывал Пантила. – Отец того Ивана – князь Игичей Алачеев, он Ермака встречал. А мать – Анути, дочь Пуртея, русские звали её княгиней Анной Пуртеевой. Она великая баба была, всю Коду погоняла, как собачью упряжку.

Филофей и Пантила шагали по едва приметной тропинке над речным обрывом. Бесконечное серебряное поле Оби тускло рябило внизу и размыто истаивало в белёсой мгле по окоёму. Душа томилась в призрачной пустоте северной ночи. Высокие иззубренные ели казались задранными к небу плотницкими пилами. Мёртвый бурелом искалеченно вздымался из моховых толщ, навеки застыв страдальческими образами увечий. Тёмная и бесплотная тайга, лишённая солнца и теней, была выморочной, словно отсюда ушёл бог.