Тобол. Много званых - Алексей Иванов

– Может, и не покаялась, – согласился Филофей. – Но ты ведь не тёмный охотник, князь Панфил. Ты думаешь. Ты должен понимать, что не бывает такого: вечером надел крест, утром проснулся – и уже веришь безоглядно. Всех одолевают сомнения. Я тоже сомневался. Даже апостол сомневался. Но вера – не то место, где ты пребываешь в блаженстве, а то место, к которому всегда стремишься. Вера – это усилие к ней, а не успокоение. Когда надобно выбирать, выбирай так, будто бог есть, даже если тебе сейчас кажется иначе. Вот это и называют верой, Панфил. Иного не дано. Твои предки уступили дьяволу. Теперь твоя очередь быть в борении. И ты должен победить.

Заброшенная Кодская обитель попалась им на пути в Балчары – в селение вогульского князя Сатыги. Сатыга потерял в Берёзове двух сыновей и в гневе на богов грозился порубить своих родовых идолов. Дощаник Филофея поднялся по Оби до Самаровского яма, немного проплыл вверх по Иртышу и повернул в устье Конды. Здесь были уже вогульские земли.

Вогулы столкнулись с русскими раньше всех прочих народов Сибири. Ещё за век до Ермака, а то и раньше, вогулы набегами обрушивались на окраинные русские княжества – на Пермь Старую по реке Вычегде и Пермь Великую по реке Колве. В ответ обозлённые русские дружины ходили через Поясовые горы войной до самой вогульской столицы – до городка Пелым.

После «Ермакова взятия» непокорство аукнулось вогулам большой кровью. Казачьи отряды, усиленные ратями служилой Коды, перепахали вогульские дебри. В заповедной отчей тайге полегли вогульские ополчения; жителей мятежных селений угнали в неволю; вогульские князья древних родов попали в плен, их увезли в Москву и казнили. Зачарованные чащи вогулов были безжалостно рассечены просеками государевых Сибирских трактов: первый прошёл путём Ермака от реки Серебряной до Тагильского острожка; второй от реки Вишеры протянулся до Лозьвинского острога и острога Пелым; третий, нынешний, начался от Соликамска Бабиновской дорогой и после Верхотурья катился по Туре и Тоболу.

До Балчар, деревни князя Сатыги, дощаник Филофея добрался за две недели. Филофей ещё не бывал у вогулов. Он думал, что их селения ничем не отличаются от остяцких вроде Певлора, но оказалось не так. Остяки жили в больших общих полуземлянках, а вогулы, подобно русским, строили избы для каждой семьи отдельно, но избы толпились по берегу Конды как попало, кучей без улиц. Вогульские дома углами опирались на вкопанные короткие сваи, будто стояли на ножках; стены были сложены из расколотых пополам и затёсанных брёвен – их острия торчали во все стороны на разную длину; окна-щели были прорублены почти под свесом крыш – в окна выходил дым очагов; вместо дверей висели шкуры. Двускатные кровли вогулы застилали толстым слоем лапника, его прижимали слегами; верхние концы слег были связаны попарно и перекрещивались над гребнями крыш. На подворьях, огороженных жердями, росли старые ели, корячились какие-то кривые и приземистые строения и охотничьи амбары на столбах. Вогульская деревня выглядела диковатой и сказочной, словно стадо таёжных страшилищ – когтистых, рогатых и обросших рыжей шерстью сухой хвои.

– Яких тильки чудэс у лисах нэ надывишьси, – пробормотал Новицкий.

Григорий Ильич помнил слова Ерофея, что Айкони укрылась у вогулов, и сейчас его тревожило странное ощущение, будто девчонка где-то здесь, но прячется. Новицкому показалось, что рогатые дома вогулов своей природой родственны Аконе, ведь она тоже была полудиким таёжным страшилищем.

Никто не вышел на берег, чтобы встретить дощаник. Впрочем, вогулы не придавали значения внезапным появлениям русских – привыкли к ним.

– Чем-то они там все заняты, – задумчиво заметил Филофей.

Вогулы – и взрослые, и дети, – гомоня, толпились вокруг дома князя Сатыги – во дворе и возле тына. Посреди двора на коленях стоял плачущий старик с седыми косами; накрутив косы на кулак, его держал дюжий воин. Князь Сатыга прохаживался перед стариком с ножом в руке. Сатыга чем-то напоминал крысу: мелкий, с умным и недобрым лицом, с цепким взглядом.

– Или Медный Гусь промолчал, когда ты задавал ему свои вопросы, Ромбандей, или ты не услышал ответов Гуся, – по-мансийски говорил Сатыга старику. – Значит, уши тебе больше не нужны. Держи его, Ванго.

Филофей, а за ним Новицкий, Пантила Алачеев, служилые и казаки протолкались через толпу ближе к Сатыге.

Сатыга подошёл к плачущему Ромбандею, взял его за ухо, примерился и в одно движение бестрепетно отмахнул оттянутое ухо ножом. Ромбандей жалобно закричал, задёргался, однако даже не попытался вырваться из рук воина Ванго. Кровь потекла по скуле и шее старика. Сатыга равнодушно отшвырнул отрезанное ухо под ноги толпе, для удобства переложил нож в левую руку и взялся за другое ухо Ромбандея, собираясь отсечь и его. Но внезапно Сатыге на запястье решительно легла ладонь Филофея.

– Не надо, князь Сатыга, – негромко сказал Филофей.

Сатыгу не удивило и не смутило, что на его дворе как из-под земли объявились какие-то русские и полезли в его дела. Русские всегда приходят без приглашения, а он, князь, сейчас в своём праве наказывать Ромбандея.

– Ты знаешь меня? – по-русски спросил Сатыга.

– Знаю.

– Это главный русский шаман, – пояснил Пантила по-мансийски.

– Отпусти старика, не терзай, – попросил Филофей.

Сатыга быстро и внимательно оглядел владыку и его спутников. Никто из них не держался за рукоять сабли или ножа. Значит, они хотят всё уладить миром. Это хорошо. Ромбандей виноват, и наказать его – правильно; если эти русские желают нарушить правильный порядок вещей, пусть платят.

– Тогда купи ухо Ромбандея, – сразу предложил Сатыга.

Он опустил нож и смотрел испытующе. Ромбандей стонал. Владыка растерянно провёл ладонями по рясе, но у него и карманов не было.

– Братцы, есть монета? – обернувшись к своим, спросил владыка.

Кирьян Кондауров, усмехаясь, протянул алтын. Сатыга взял монету, повертел в пальцах, оценивая, и сунул нож в ножны на поясе.

– Отпусти старика, Ванго, – приказал он по-мансийски. – Ромбандей, твоё ухо принадлежит ему, – Сатыга ткнул пальцем в Филофея.

Старик осел, прижимая руку к окровавленной скуле.

– Всё, идите отсюда! – крикнул толпе Сатыга и пошагал к дому.

Филофей поспешил за вогулом.

– Я хочу поговорить с тобой…

– Я князь, – через плечо бросил Сатыга. – Ты не подарил никакой вещи. Князь не говорит без подарка.

Русские никогда не предлагали вогулам ничего хорошего, и русский шаман не заинтересовал Сатыгу. Князь поднялся к себе в дом по бревну с высеченными ступеньками, отодвинул кожаный полог и скрылся. Филофей сокрушённо покачал головой: язычник с норовом, просто так не подпускает. Вогулы расходились. Любопытства у них русские тоже не вызывали.

– Андрюшка, слетай к нам на дощаник, – попросил Филофей служилого помоложе, – достань мне из короба красный кафтан, сапоги и шапку.

Парень убежал, а Филофей, Пантила и Новицкий остались ждать его во дворе у Сатыги. По опустевшему двору, зажимая рукой кровоточащую рану, бродил Ромбандей и, наклоняясь, искал в истоптанной траве своё ухо.