Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X-XI веках - Петр Стефанович

Чтобы не попасть здесь в замкнутый круг, где два неизвестных доказываются одно с помощью другого (circulus in demonstrando), лучше, если возможно, предложить альтернативное решение проблемы. Такое решение в данном случае, на мой взгляд, есть, и оно было в своё время обозначено Е. А. Мельниковой, хотя и мельком (по ходу рассуждений, направленных на доказательство тезиса о «социальном» значении имени русь). Исследовательница, опираясь на замечания А. Я. Гуревича, совершенно справедливо написала, что «отождествление названия племенного союза (позднее – народности) с наименованием его правящей верхушки представляет типичное для раннего средневековья явление». Такое отождествление происходит по хорошо известному принципу (и употребительному далеко не только в раннее Средневековье) «приравнивания части и целого как взаимозаменимых единиц» – pars pro toto[839]. Именно так средневековые книжники, когда в описании сражений, переговоров и т. д. писали о «всей Русской земле», о «всех данах», «всех франках», «всех мужах Чешской земли» и т. д., имели в виду, конечно, не буквально всех представителей того или иного народа, а лишь его «лучшую», наиболее выдающуюся и влиятельную (прежде всего, политически) часть – то есть элиту, знать.

Применение этого принципа pars pro toto мы и видим в тексте Константина. Употребляя слова «со всеми росами», он – или его информатор – имели в виду лишь некую верхушку руси, которая отправляется кормиться в полюдья. Во главе этой верхушки стояли «архонты», но кто ещё в неё входил, из текста «De administrando imperii» не видно. В русскоязычной литературе, правда, часто в этой связи упоминают неопределённо некую «дружину», но в этих упоминаниях нет ничего, кроме отсылки к летописной «дружине» и влияния историографической традиции. X. Ловмяньский, например, понимал «всех росов» как «феодальную знать», противопоставляя её собственно воинам-дружинникам[840]. В любом случае, на основе только самого текста Константина все эти определения будут гадательны, и предполагать какое-то особое значение за самим словом русь не нужно – ведь таких значений никто не предполагает за обозначениями «даны», «франки», «чехи» и т. д.

Возвращаюсь к тезису об архонтах как главах локальных центров Руси. Естественно, возникает вопрос, как же эти «архонты» могли представлять иные пункты и территории Руси, если из сообщения Константина выходит, что если не «все росы» буквально, то некоторая их «лучшая» часть во главе с архонтами имела местом жительства именно и только Киев. На этот вопрос возразить было бы нечего, если бы можно было признать это заключение из чтения трактата исторически достоверным. Однако, если поставить сообщение императора в контекст прочих сведений о полюдье и трезво оценить его, то доверие ему сильно поубавится.

Прежде всего, даже если не воспринимать слова «со всеми росами» буквально, остаётся недоумение, как и почему так получилось, что вся «лучшая» часть руси сконцентрировалась в одном только Киеве. Из рассказа Константина ясно, а ещё лучше известно из других источников, что в полюдье ходило сравнительно много людей – целью было именно прокормить целый большой класс людей, а не только узкий элитарный слой[841]. Неужели весь этот класс проживал или базировался только в одной столице?

Кроме того, император пишет, что из Киева «росы» отправляются в полюдья к славянским народам, которые, как мы знаем и от самого Константина, и из летописи, проживали на территориях весьма обширных и лежащих довольно далеко от Киева. Элементарные подсчёты расстояния и времени подсказывают, что одной толпой объехать за одну зиму все эти территории не было никакой возможности. Попытки представить дело как «централизованный» объезд «пактиотов», выходивший из Киева и туда возвращавшийся, в силу некоего «монопольного права» киевского князя на полюдье, оказались неудачны и неубедительны[842]. Гораздо более вероятной представляется схема, подразумевающая, что объезды по полюдьям совершались не одной, а разными группами по отдельности. Эти «кружения» происходили не из одного центра, а из многих – группы выходили каждая из своего центра и разъезжались каждая в определённый регион, вероятно, ближайший к этому центру[843]. Напрашивается мысль, что во главе этих групп и стояли как раз те самые «архонты», которые всё-таки должны были находиться в локальных центрах Руси, а не сидеть все вместе в столице.

Таким образом, подразумеваемый текстом Константина порядок, что в полюдье ходили только из Киева, представляется ошибочным. Конечно, «все росы» не могли располагаться в одном Киеве, но едва ли мог там сидеть и весь их военно-торговый класс, который ходил в полюдья, а затем собирал моноксилы в Византию. За теми сведениями и взглядами, которые отразил трактат василевса, стоит, очевидно, определённый «киевоцентризм», вследствие которого общая картина «зимнего и сурового образа жизни» руси при всей её реалистичности и достоверности оказалась несколько искажённой.

Этот «киевоцентризм» 9-й главы «De administrando imperii» справедливо отмечает в последних работах А. В. Назаренко и заключает, что Константин, выделяя некую «внешнюю Русь», фактически относил к ней все земли и города «росов», кроме самого Киева[844]. Историк склонен видеть в таком взгляде автора трактата отражение некоего реального особого политического и правового статуса Киева.

Конечно, Киев выделялся в ряду прочих хотя бы как резиденция «главного» среди всех «архонтов» руси. Но всё-таки, учитывая другие данные, приведённые выше, акцент Константина на роли этого города представляется явно преувеличенным. На мой взгляд, это надо связывать не столько с какими-то реалиями, сколько с тем источником, откуда собственно происходит информация, донесённая до нас Константином. Некоторые черты рассказа о полюдье в 9-й главе (в первую очередь, сама передача древнерусского слова полюдье) выдают, что источником информации был человек, сам побывавший на Руси и знакомый с древнерусским языком. Обычно предполагают, что это должен был быть какой-то византийский посланец, побывавший на Руси по приглашению и под покровительством киевского князя. Скорее всего, он был именно в Киеве и имел дело с киевлянами. Вполне естественно было бы, что этот человек, рассказывая затем императору или кому-то из греков, кто записал его рассказ для императора, об «образе жизни» руси, сообщал сведения в определённом преломлении – то есть со специфической киевской точки зрения.