Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X-XI веках - Петр Стефанович

Против «родовой интерпретации» списка договора 944 г. говорит и само совпадение численности послов и «архонтов» в договоре и обряднике. Трудно представить себе, что между 944 г. и визитом Ольги в Константинополь, когда бы он ни состоялся (а особенно, если принимать как более вероятную позднейшую дату 957 г.), число родственников киевского правителя оставалось тем же самым – те же 24 человека. Ведь помимо гибели Игоря надо предполагать и другие изменения в их составе, учитывая бурную военную деятельность руси, о которой как раз применительно к 940-м гг. мы располагаем известиями (борьба с древлянами, каспийские походы). Можно допустить, что эти архонты-родственники сидели по локальным центрам, и их число определялось именно количеством центров. Но из этого следует, что на самом деле родственный клан составлял значительно больше, чем 25 человек, потому что схема должна была бы быть такой: как только кто-то из «архонтов» умирал, на его место главы того или иного центра становился другой из очереди родственников, дожидавшихся своей доли. Такое допущение заставляет увеличивать этот клан до каких-то уж совсем неправдоподобных размеров и сильно усложняет и без того шаткую конструкцию.

Как было уже отмечено выше, одной теории, альтернативной «родовой интерпретации», в науке нет. Разные учёные предлагают разные варианты объяснения того, кем были лица, направившие своих послов для заключения договора 944 г. Однако все они так или иначе сталкиваются с проблемой, которую обозначил ещё С. М. Соловьёв, – умолчание договора о Свенельде и Асмуде, которых летопись рисует первейшими сподвижниками Игоря и Ольги в 940-е гг. Такое умолчание выглядит особенно странно, если предполагать, что отправители послов (все или частично, не так важно) были «дружинниками» или «служилыми людьми» киевского князя. К этому надо прибавить и тот факт, что имена обоих летописных героев без сомнения скандинавские. Но преимущественно скандинавской является и антропонимика именных списков договора – значит, и с «этнической» точки зрения в этом ряду логично было бы ожидать появления Свенельда и Асмуда или хотя бы одного из них.

На эти проблемы недавно указал А. В. Назаренко. Он справедливо отметил, что в любом случае нельзя предполагать в отправителях послов княжеских «дружинников», потому что среди них мы видим женщин – Передславу и Сфандру, а также, возможно, указанную в конце Уту[809]. Женщины не могли быть княжескими агентами, и статус «архонтов»/«архонтисс», то есть независимых политических фигур (правителей), они могли получить только по частно-родовому праву наследства (как Ольга стала княгиней после смерти мужа). Выход из тупика историк нашёл в «родовой интерпретации» Соловьёва[810]. Однако решение проблемы можно искать и на иных путях, и подсказку снова даёт описание приёма Ольги в «De ceremoniis».

Выше обращалось внимание на то, что послы «архонтов» руси были, судя по их статусу и по упоминанию их «людей» в реестре денежных подарков, люди сами по себе значительные. Но с политической точки зрения они были всё-таки не самостоятельными фигурами, представляя не собственные, а чужие интересы. Каждый из них выступал как бы заместителем, alter ego «архонта» (или «архонтиссы»), пославшего его. Такое положение послов полностью соответствует тому, как в летописи описываются те же Свенельд и Асмуд и прочие соратники и сподвижники князей: они имеют высокий социальный статус, влиятельны, богаты, могут иметь своих собственных слуг (ср. отроков Свенельда), но состоят на княжеской службе. Постольку, поскольку эти люди представляют (или должны представлять) княжеские интересы, они считаются «мужами» князя.

Именно так, княжеским «мужем», представился один из этих летописных героев – некий «Прѣтичь», персонаж рассказа об осаде Киева печенегами под 6476 (968) г. Этот Претич выступил во главе «людей оноя страны Днѣпра» в защиту осаждённого Киева, когда Святослав был в болгарском походе. Когда «князь печенѣжьскии» спросил его: «а ты князь ли еси?», Претич ответил: «азъ есмь мужь его и пришелъ есмь въ сторожѣх, по мнѣ идеть полкъ со княземъ…» После этого диалога летописец описывает заключение мира между печенежским «князем» и Претичем с рукобитьем и обменом дарами[811]. Претич выступает в сущности таким же «слом», каких мы видим в списке договора 944 г. Представляя-замещая князя, он выступает от его имени и защищает его интересы. Претич – «муж» Святослава, но вместе с тем он и в известной мере самостоятелен и значителен, ибо возглавляет некую группу местного населения и обладает достаточным статусом и имуществом, чтобы заключать договор с вождём печенегов и одаривать его.

Таким образом, если ожидать появления Свенельда и Асмуда в договоре 944 г., то их место было бы среди послов, а не тех лиц, которые этих послов направили от своего имени. То, что оба там на самом деле не появляются, вполне объяснимо. Ведь у киевского князя на службе состояли не один и не два человека, а многие, и наверняка их обязанности были каким-то образом распределены и специализированы. «Иворъ солъ Игоревъ, великаго князя рускаго», представлял в 944 г. интересы Игоря в Византии. Значит, Свенельд и Асмуд защищали его интересы где-то ещё. Так, собственно, и следует из летописи: Свенельд занят борьбой с древлянами, а задачей Асмуда была забота о молодом Святославе (и именно постольку, поскольку он, «кормилец» княжича, был занят попечением о ребёнке, он и не мог отправиться в Византию – интересы Святослава там представляет другой «княжий муж», некий Вуефаст). Нет ничего странного, что ни тот, ни другой не упоминаются в договоре 944 г.

С этой точки зрения не требует особых разъяснений и упоминание «Свѣнальда» в договоре 971 г. Был ли этот Свѣнальд тождественен Свенельду, состоявшему на службе Игоря, или нет, в любом случае, очевидно, он состоял на службе Святослава и выступал гарантом-поручителем заключённого соглашения со стороны руси (как Феофил, «синкел» при василевсе Иоанне Цимисхии, упомянутый с греческой стороны). В тех военно-полевых условиях, в каких оказался князь в Доростоле, Свѣнальд был просто его ближайшим доверенным лицом и одним из предводителей войска, поэтому и был упомянут в договоре с греками.

Если отправители послов («архонты»/«князья-бояре») не были ни родственниками киевского князя, ни его «мужами»-«дружинниками», могли ли они быть «племенными князьями», подчинёнными киевскому правителю? Едва ли. Если отложить весьма сомнительные данные ПВЛ, то все «племена», которые мы можем подвести «под руку» Игорю и Ольге, – это те, которые упоминает Константин Багрянородный в другом трактате – «De administrando imperio» («Об управлении империей»). В одном месте он говорит как о «пактиотах» руси о «кривитеинах, лендзанинах и прочих славиниях» (то есть кривичах, лендзянах и других славянских народах), в другом он упоминает «славинии вервианов (возможно, древляне), другувитов (дреговичи), кривитов (кривичи), севериев (северяне) и прочих славян, которые являются пактиотами росов», наконец, в третьем пишет как о «подплатёжных» руси об «ультинах, дервленинах, лензанинах (уличах, древлянах и лендзянах) и прочих славянах»[812]. Всё это – славянские народы-«племена». Однако в списке отправителей послов договора 944 г. преобладают имена скандинавские. Если говорить о «племенных князьях», то упоминание только трёх славянских имён в этом списке оказывается в совершенном диссонансе с данными Константина, в которых, между тем, нет никакого повода сомневаться.