Сын ведьмы - Симона Вилар

Малфрида, признаться, и сама не понимала, чего же она хотела. Но в Городище жила уютно, хотя порой пугала челядь, когда глаза ее вдруг желтым огнем загорались. И начинали люди ее тогда сторониться, плевались за ее спиной, крестились. А она злилась на них, прогоняла. Только Мокей и мог с ней справиться, обнимал, удерживал, пока не сникала, грустить вдруг начинала.

– Вот так и живу, Мокеюшка, сама не зная, где спокойствие и приветливость найду. Такая уж, видно, недоля моя…

По весне, как вскрылись реки, уговорил ее Мокей отправиться к внуку Владимиру. Малфриде эта затея пришлась по душе, вот и уехали они, ушли на торговой ладье к далекому Киеву.

Когда посаднику Добрыне о том сообщили, он опечалился. И было такое чувство, что больше никогда он с матерью не встретится. Да и Мокея не увидит, не поговорят они, как порой разговаривали по пути из земель Кощеевых. Но все же мысль, что бывший кромешник Малфриду не оставил, давала некоторое успокоение: сильно любил ее Мокей, с ней пребудет, как бы судьба ее ни сложилась в дальнейшем.

В остальном же Добрыня был занят делами посадническими, правил всем Новгородским краем. Выходил на вече, принимал иноземных гостей-торговцев, восстанавливал новые торговые подворья. При нем же и подняли на деревянную церковь Святой Софии тринадцать дивных куполов-маковок и вновь возвели широкий мост через Волхов, соединив две стороны купеческого града – Торговую и ту, что раньше Детиницкой называли, а нынче гордо прозвали Софиевской100. И отовсюду сходились люди поглядеть на это диво дивное, а там и заходили в храм, смотрели, слушали, проникались.

Со временем в Новгород пришла весть, что и в Киеве было решено возвести храм, так же называвшийся Святой Софией. А еще вестовые сообщили нечто, удивившее и порадовавшее посадника Добрыню: дескать, чародейка Малфрида обитает при князе Владимире, советчицей его слывет да служит верно. Имя ее стало славным, люди ее почитают, князь слушает. И хотя говорили, что церковники пеняют князю Крестителю за то, что с колдуньей связался, он бабку родимую обидеть не дает. Правда, о том, что это его бабка, мало кто догадывался. Но положение у советчицы князя было знатное.

А потом вдруг пришла весть, что Малфрида преставилась. Новый век как раз начинался, когда не стало ее101. Добрыня как узнал о том, сам себя не помнил от горя. У него как раз третья дочь родилась, вот и сказал Забаве Путятичне, что в крещении малышка будет Матреной, но дома кликать ее станут только Малфридой. Жена ему не перечила. Они вообще ладно жили. И хотя только дочерей рожала мужу вятичская красавица, с сыном его Коснятином крепкую дружбу водила, чем радовала посадника.

И когда он горевал, не зная, справить ли поминальную службу по матери или оставить все как есть, учитывая, как она новой вере противилась, Забава посоветовала:

– Написал бы ты в стольный град да вызнал, что с Малфридой произошло. Не старая же она была, чтобы вот так вдруг…

И то сказать, не могла за каких-то десять лет Малфрида так состариться, чтобы внезапно помереть. Вот и отправил с первой же оказией Добрыня в Киев письмо с просьбой все поведать. А когда получил ответ, удивился: Владимир велел не справлять по Малфриде заупокойную службу. Ибо она жива. Просто ушла. Не одна, а с неким спутником, в крещении Нестором. А на то, чтобы уйти, была ее собственная воля. О смерти же ее объявили, чтобы служители церкви успокоились да не пеняли христианскому князю, что с волшебницей знается.

– Ну и как это понимать? – гадал Добрыня.

Его утешил священник Сава, напомнив, что именно Мокея он крестил под именем Нестора, что означает «путник». И, переговорив, Добрыня и Сава решили, что не оставил Малфриду верный Мокей.

Сава в Новгороде долго служил в храме Святой Софии, и люди к нему тянулись, уважали. Добрыня же правил еще долгие годы. А после него пост посадника его сыну Коснятину достался. Дочерей же замуж выдали за именитых людей, ладно они устроились и уже своим детям любили рассказывать сказы, как их дед Добрыня бился с чудищем поганым на Калиновом мосту и освободил от него Русь.

В землях некогда диких древлян лес отступал, засеивались поля, грады и монастыри строились. Однако были еще и глухие уголки, куда редко путники заглядывали. Вот в одном из таких удаленных мест, где лесное озеро подступало к холму, на котором в старину высилось языческое капище, и поселилась пара – муж с женой. Не очень общительные, но справные. Муж, по имени Нестор, сдружился с местным отшельником, носил ему овощи с грядки да о божественном любил поговорить. А к хозяйке его местные бабы да девицы хаживали: травницей пришлая слыла умелой, и окрестные девки-славницы уверяли, что таких красивых венков, как звавшаяся Марфой жена Нестора, никто больше плести не умеет. Причем уверяли, что если какая из невест на свадебном пиру в венке, сплетенном пришлой, сядет, то жизнь с мужем у нее будет долгая и дружная. Ну, как у Марфы с ее Нестором.

Как-то оная Марфа вышла из избы к калитке плетня, стояла, прислушиваясь к стуку топора из ближайшего лесочка: там ее муж расчищал округу да правил изгородь, чтобы хозяйские козы паслись и в лес не забредали. Женщина улыбнулась – вокруг глаз ее появились легкие морщинки, натруженная рука поднялась, поправив темную прядь с легкой сединой, выбившуюся из-под головного покрывала. Муж трудится, никогда не сидит без дела. Такой вот он у нее.

Потом ее карие глаза словно затуманились – задумалась, вспоминала. Виделось ее мысленному взору, как проснулась она однажды в своей роскошной опочивальне в стольном Киеве, хотела повернуться, да вдруг тяжелый чешуйчатый хвост за собой потащила.

Вот тогда она и решилась. Пошла к князю и попросила, чтобы ее окрестили. Ибо не было у Малфриды иного выбора. Либо она изменится, либо то, что в ней таится, изменит ее саму.

Князь тогда обрадовался, сказал, что всем и каждому сообщит, что его советчица-чародейка готова пойти к купели. Но Малфрида запретила внуку об этом болтать. Ей стыдно было, оттого что она словно бы отрекалась от чего-то важного и значительного, что ее так прославило и одновременно едва не погубило.

И ушла она вместе с верным другом Мокеем туда, откуда они оба были родом – в землю древлянскую. Стали тут вместе жить и стариться. И хорошо они жили, дружно, нежность у них была в каждой улыбке, каждом слове ласковом. Но только об одном Малфрида-Марфа супругу никогда не сказывала. Зачем ему, свято верующему, такие волнения? Это ее дело, ее тайна.

Малфрида посмотрела в сторону леса, откуда стук топора доносился. Лес как лес, то дубы могучие, то липы душистые, а то и ели темные. Но она видела еще и то, что иные не замечают: как на ветке прозрачная зеленоватая тень покачивается – мавка лесная. Смущает ее стук топора, боится за свое деревце. Ничего, милая, до тебя хозяин не доберется, сохранишь свой дубок кудрявый.